НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

— Подготовился, — подмигнул прокурор одному из присяжных, но тот не поддержал легкомысленного настроя государственного обвинителя.

— Оскверняет имена, — степенно заметил присяжный, могучие подбородки которого один за другим спускались к груди по дряблой шее. — Не хватало только, чтобы еноты изрыгали из своей пасти… Безобразие!

Тугрик подождал, пока сердито подрагивающие подбородки присяжного обретут покой.

— Я думал о вере Толстого и Станиславского в преображающую силу искусства, — продолжал енот, вдохновляясь своей речью. — Когда я собирал материалы для диссертации, я многим восхищался, да что скрывать — я, гималайский енот, завидовал культурным сокровищам, которыми обладает Россия! До сих пор помню впечатление, которое на меня произвела запись в дневнике Станиславского: «Если я хорошо сыграю в „Дядюшкином сне“, мировая война прекратится». Вот это вера, вот это высота! — от переизбытка чувств енот подпрыгнул и ударился головкой о прутья клетки; это его не сразило, а наполнило силой: — Вера настолько мощная, что когда она поколебалась в другом великом русском — Льве Толстом, он посчитал свои грандиозные романы безделицами. Если они не изменили мир, то зачем они?! И Лев Николаевич принялся плести лапти и пахать землю!

— Не только лапти и не только землю, — сердечно отозвался Натан.

— Безусловно! — страстно согласился Тугрик. — Он стал выступать с сокрушительными трактатами, продолжая верить, что его слово, теперь уже не художественное, но все-таки слово, способно изменить мир. И вот стоит перед вами наследник этого высокого умопомрачения, — Тугрик указал на Натана, и тот, сконфузившись, опустил глаза, — великолепный больной, который не побоялся говорить правду из тюрьмы, находясь в полной зависимости от тех, против кого выступает. Полюбуйтесь на чудо, насладитесь даром, который настиг Эйпельбаума помимо его воли! Насладитесь и прислушайтесь к правде, а не выискивайте повод для наказания! Увенчайте его лавровым венком и отпустите! Пусть творит на свободе! Пусть спасает смыслы, пусть венчает имена и сущности! Пусть указывает на их преступные союзы! Пусть презрением к вам пробуждает вашу совесть! Вот какая реакция на Эйпельбаума была бы единственно правильной! Для страны. И для вас.

Прокурор покрутил пальцем у виска. Покрутили хранители и журналисты. Яростней всех крутил Арсений: казалось, негодующим пальцем он способен продырявить себе голову.

Тугрик переждал, пока покрутят все.

— Если бы ваша низость, госпожа судья и господин прокурор, были равны интеллекту, вы бы поняли, насколько для вас самих опасна ситуация, которую вы с таким рвением поддерживаете. Когда вы, господин обвинитель невиновных, и вы, ваша анти-честь, окажетесь на месте Эйпельбаума, то наверняка услышите эхо моих слов. Я вижу, я осязаю, как мои слова, сейчас неуслышанные, летят к вам, как они наконец-то достигают ваших высокопоставленных ушей. Но когда они долетят, будет поздно. Вам не предоставят такого защитника, как я. В лучшем случае вам дадут такого же рыдающего простака, как тот, который пытался защитить меня на моем процессе. Вы рухнете в созданный вами антимир, и в тюремную камеру вас сопроводит сокрушительная тишина. Тогда вы вспомните енота и Натана, но будет поздно.

Прокурор сердился, что судья разрешает адвокату говорить так длинно, замедляя неотвратимую поступь правосудия. Но, взглянув повнимательнее на жрицу Фемиды, прокурор успокоился: в голубых судейских глазах неумолимо увеличивался будущий срок Эйпельбаума.

— Я обращаюсь к художникам и ученым, — завершал свою речь Тугрик: — Посмотрите на Натана. Думаете, ему не было страшно с самого первого шага? Но он понимал: в России талант дается для того, чтобы свидетельствовать о свободе. Он знал, что окончательный альянс искусства и власти приведет к тому, что в России останется только власть. И всем нам придет конец. Всем, включая тех, кто сейчас так усердно покручивает пальчиками у височков. Прошу, прислушайтесь к гималайскому еноту и Натану. Больше у вас союзников и защитников нет. Прислушайтесь и освободите Эйпельбаума. Dixi.

Примечание главного редактора: Используя разные, независимые друг от друга источники, мы многократно перепроверили стенограмму заседания суда: действительно, енот внезапно обратился к деятелям науки, хотя это противоречило его магистральной мысли.

Мы не обменялись ни одним словом, но я видел, что мы думаем и чувствуем одинаково: снова эти поразительные создания — Натан и енот — обращаются к нам… Чего они от нас требуют, чего ждут? Этот вопрос был запечатлен на лицах моих коллег, и я видел, что мы приближаемся к ответу…

Судья сделала третье — окончательное — замечание еноту, и зал неистово ей зааплодировал. Прокурор смастерил из пальцев символ тюремной решетки, и сквозь нее послал судье воздушный поцелуй. Раздались вопли: граждане требовали выдать им енота и еврея, чтобы немедленно линчевать обоих.

Судья, сопровождая свои слова иронической улыбкой, ответила, что это было бы, в общем, справедливо, но ей приходиться соблюдать закон. Хранители вновь разразились овациями, не заметив, как Тугрик распахнул пасть, вставил в нее мозолистые мизинцы и начал свистеть.

Свист Тугрика поднял колоссальные порывы ветра: со столов присяжных взлетели папки и шариковые ручки; пятисотстраничное дело Натана вырвалось из прокурорских рук и, легкое и свободное, воспарило к потолку; оружие приставов выпорхнуло из кобуры, выбило стекла и, покинув здание, устремилось к небесам: законы притяжения утратили над ним власть. Потрясенные прохожие наблюдали за стаей парящих пистолетов.

Галочка, поставленная прокурором в деле Эйпельбаума, превратилась в черную ехидную птицу, слетела со страницы и устремилась в разбитое окно. Прохожие увидели: пистолетная стая устремилась за галкой и пропала в небесной лазури вместе со своей предводительницей.

Конфискованный посох Натана вознесся к потолку, к самым вершинам правосудия, и рухнул оттуда на голову прокурора. На прокурорской лысине мгновенно образовалась шишка, и он протяжно взвыл. Его вой казался жалким подражанием вою ветра, терзавшему присяжных: он распускал банты, разрывал ремни и распахивал ширинки, — казалось, он обладал не только волей, но и руками…

Порывы ветра обходили только его создателя, Тугрика, и Натана Эйпельбаума. Судья попыталась встать и скрыться, но ветер пригвоздил ее к креслу, и она ошеломленно наблюдала как над залом судебных заседаний парит ее мантия. В какой-то момент блюстительнице закона показалось, что витающая над залом мантия подобна зловещему гигантскому ворону, но ветер прервал поток судейских ассоциаций. Он сорвал с нее голубую кофточку, и, завывая от желания, разорвал юбку. Обнажив судебные прелести, ветер ринулся на публику: явились зады и