НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

там не торопились освобождать знаменитых заключенных. Лишь в результате длительных переговоров, сопровождавшихся мздоимством, ФСИН согласилась закрыть глаза на побег.

Бежав из тюрьмы, Натан и Тугрик сразу попали на Байконур и приступили к тренировкам: центрифуги, барокамеры, перегрузки, труд в невесомости, выживание в условиях дикой природы…

Дальнейшие события покрыты мраком казнокрадства. Неизвестно, удалось ли Тугрику исполнить роль самоотверженного енота-ветеринара, а Эйпельбауму — его бескорыстного хозяина, который, по сценарию, в финале должен был произнести такие слова: «Во все концы, от края и до края, безмолвием и бесконечностью полна, космическая даль моя родная, цвети и процветай, как наша сторона».

Итак, грандиозный проект обернулся грандиозным пшиком. Кого-то посадили, кого-то наградили, кого-то сначала наградили, потом посадили, кому-то вручили орден уже в тюрьме, кого-то отравили ядовитыми чернилами во время подписания контракта (говорят, и тут не обошлось без Ивана Синицы). Фильм — частично снятый или совершенно не снятый (этого мы уже никогда не узнаем) — канул в Лету…

У Тугрика, который нацелился на участие в Каннском фестивале, началась депрессия. После закрытия проекта Тугрик дал самое печальное в своей жизни интервью.

Енот уверял, что утратил веру в деяние и прогресс: «Возможно, это влияние страны, которая так боится будущего?» Тугрик утверждал, что теперь понимает Натана, испытавшего в тюрьме блаженство от безликости и бездеятельности. Мечты и желания, политические реформы и социальные преобразования енот объявлял «коварными иллюзиями», «поганой майей», и грозился вернуться в лоно буддизма.

Мы не можем с полной уверенностью подтвердить факт депрессии Тугрика, но некоторые, тайком сделанные фотографии и видеозаписи, нас в этом убеждают: вот он стоит у подъезда в несвежем домашнем халате и курит, чего прежде не делал никогда; вот топчется в очереди в кассу, держа в передних лапках авоську с водкой и килькой в томате; вот надевает скафандр, который ему выдали в качестве утешения за разбитую мечту, идет на детскую площадку и безмолвно раскачивается на качелях рядом с огромным пластмассовым бегемотом…

* * *

Да. Наша исследовательская задача была колоссальна: нам предстояло заглянуть в гигантский, я бы сказал, космический черный ящик.

Совершенно очевидно, что за всей этой скандальной эпопеей стояло нечто большее, чем неудачная попытка снять кино. Кто поверит, что только ради съемок фильма могут быть потрачены миллиарды? Что ради киноленты снимут с полета двух профессиональных астронавтов (как они рыдали!), чтобы вместо них запустить в космос енота и Натана и там всласть поснимать их? Нет, тут геополитика, тут макроэкономика и макрограбеж, тут магическое влияние чудесного зверя на историю, а также поразительное воскрешение Натана в новом, теперь уже космогоническом, качестве…

Анализ «космического периода» мы начали с момента, когда Натан и Тугрик были объявлены астронавтами, что вызвало эйфорию у населения.

Беспамятство нашего народа беспримерно…

Так бормотал отец Паисий, шурша страницами «Космического вестника».

— Быстро же все забыли, что только вчера кляли Натана и Тугрика как врагов России! Требовали их казни у стен тюрьмы, хотели линчевать в зале суда! — отец Паисий брезгливо рассматривал фотосвидетельства внезапной народной любви к Натану и еноту. — Смотрите! Буря национального восторга!

— Горькие месяцы отечественной космонавтики… — астрофизик отвернулся к окну, чтобы мы не видели, как печаль исказила его лицо. — Горькие, позорные месяцы…

— Да если б только космонавтики и если б только месяцы… — отец Паисий смотрел на фотографию, где облаченные в скафандры Тугрик и Натан вращаются в центрифуге, а ученые аплодируют им, расположившись восторженным полукругом.

Астрофизик причитал:

— Какой был бы человек, какой фантастический был бы человек, если бы его не угораздило вляпаться в космос… Ну зачем, Натан Аронович, ну зачем…

Мы вопрошали: что же все-таки совершил Эйпельбаум, улизнув с земли? Какую весть принес оттуда и с какой вестью летал туда? Не за киноролью же он отправился в космическую даль? На наши вопрошания астрофизик отвечал самым простонародным хохотом.

— Правда ли, — спрашивал его неутомимый батюшка, — что, возвращаясь на землю, Натан произнес: «Этот мир не стоит даже стона?»

— Не ваше дело! — ярился астрофизик.

— Правда ли, что, приземлившись, он сказал: «Смерти нет, а детство бесконечно?»

— Это я вам вчера за ужином сказал! — ответ астрофизика, как и он сам, был исполнен спеси.

Отец Паисий разводил руками и в его взгляде, ко мне обращенном, читалось: «Я сделал все, что мог».

В слабой вменяемости астрофизика я усматривал закономерность: пример хворого филолога Сергея Александровича показал, что едва мы подбираемся к периоду, за который отвечает определенный ученый, именно с ним начинают случаться пренеприятные метаморфозы. Мягко, очень мягко говоря.

Оставив попытки пробудить разум и совесть астрофизика, мы всем коллективом вглядывались в предполетные фотографии Натана и Тугрика. Нам казалось, что енот и Эйпельбаум, облаченные в скафандры, вглядываются в нас: требуют, взывают, обвиняют… Вдруг Сергей Александрович вскочил с дивана и порвал одну из фотографий, опомнился, бросился склеивать; ему помогал батюшка — скотчем и молитвой…

Мы наблюдали за их суетой неподвижно и молчаливо: мы уже не рассчитывали на слова, а что предпринять — не знали. Ведь космическая одиссея Натана и енота сейчас забрызгана клеветой в той же степени, в какой ранее была окружена фимиамом. Потому мы не понимали, как обнаружить хоть каплю истины в этом океане лжи.

Политолог, почувствовав, что наши ожидания начинают концентрироваться на нем, ретировался во тьму, где царствовал психолог. Но психолог встретил дезертира вопросами:

— Я прав, полагая, что запуск в космос Натана и енота был политическим решением? Так почему же вы молчите? Только не надо все объяснять «загогулиной» или «русским политическим болотом». Дайте анализ, наконец, а не пытайтесь красиво от него уклониться.

— У нас есть специалист в космической области, к нему и обращайтесь, — глухо проговорил из тьмы политолог, и «специалист» отозвался мгновенно:

— Смерти нет, а детство бесконечно…

* * *

Итак, случилось неизбежное: теперь по исследовательскому пути я продвигался в одиночку.