Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

ток воздуха в темных лабиринтах бронхиального дерева – она не просто слышала, она ощущала все это. Как рыба, улавливающая окружающие вибрации рецепторами боковой линии.

(Он изменяется).

Верно. Как и Толенька когда-то. И она сама.

Да, надо признать, что она все-таки изменилась. Но не так, как кажется Семену. Она не увядает, как Хлопочкины (и как он). Она приспосабливается. Как Толенька. Потому что только так можно выжить. Может, и Семен все-таки сумеет приспособиться.

Вернувшись в ванную, Олеся опять уселась возле черного провала. Сложила вещи рядом с собой. Втянула носом воздух.

Нет, здесь она почти ничего не чувствовала. Их вынужденное отхожее место практически не имело запахов. Впрочем, как и все остальное. Пахли разве что Хлопочкины, их жилище, и то совсем слабо. Даже нюхачи, пробиравшиеся в подъезд еще пару ночей после ухода Толеньки, с тех пор, кажется, не возвращались. Отныне все они и всё, что их окружало – не важно, копии или нет, – стало частью одного бесконечного здесь.

Она приспособилась. Она могла выжить. Но уж точно не ради коллекционирования бесполезного хлама.

Олеся взяла смартфон. Экран перечеркивала сеть косых трещин. Три дня назад она сама ударила им о стену – ту самую, возле которой начинали ходить часы. Это был еще один эксперимент. Еще один момент лихорадочного умопомрачения. И она оказалась права: прижатый к стене, смартфон включился. Экран судорожно мерцал, искажая изображение, но после пары секунд хриплого шороха из динамика он погас и больше уже не включался.

Вытянув руку над зияющей в полу бездной, Олеся разжала пальцы. Следом за смартфоном в черноту канули ноутбук, фен и часы. Здесь все это было не нужно.

– Олесь…

Тихий голос Семена вырвал ее из гипнотического забытья. После долгого затишья в груди вдруг разлился тревожный холодок.

Сколько она так просидела? Что делала? О чем думала?

Мышцы шеи ожили, повернули голову в сторону двери. Зрачки сузились, когда взгляд наконец оторвался от черной глубины провала. Вялый свет за спиной Семена был слишком желтым. Без бледных металлических ноток, какие появляются только от естественного (теперь естественного) дневного света. Значит, снаружи ночь.

– Ты давно пришла? – спросил Семен, беспокойно заглядывая ей в глаза.

Олеся встала, одним движением распрямив затекшее тело. Ни легкого головокружения, ни черных точек перед глазами. Гипотония, преследовавшая ее с подросткового возраста, больше не давала о себе знать.

(Ты очень сильная).

– Нет, недавно, – ответила она, разглядывая Семена. Он казался ниже, чем обычно. Горбился. А еще лысел. Когда это началось? Раньше она почему-то не обращала внимания.

– Что вы сделали с… с трупами? – Семен отвел глаза в сторону.

(А он слабый).

– С добычей? Разделали. Мясо развесили, оно завялится. Немного сразу съели. Я тебе тоже принесла. На кухне оставила. Ты спал.

Семен отвернулся, но Олеся успела заметить, как сжались его губы.

(Посмотрите, какой неженка!)

– Послушай, – чувствуя бурлящее под диафрагмой раздражение, Олеся схватила его за плечо и заставила повернуться обратно, – хватит. Это просто животные. Дичь. Добыча. Здесь нет и не будет другой еды. Ты либо будешь есть, либо умрешь. Другого выбора нет.

– Я буду есть, – чуть погодя ответил Семен, – только позже. Сейчас неважно себя чувствую. Что-то с желудком…

– Тогда отдыхай. Пей побольше воды. Завтра снова поохотимся.

Олеся проскользнула мимо парня в прихожую. Что еще она могла сделать для него, кроме как дать совет? Обнять? Погладить по голове? Ну уж нет. Она ему не мамочка.

(А на что-то большее он все равно не способен).

Разглаживая руками свою куртку, висящую на плечиках на дверце шкафа, она снова ощутила внутри неприятную текучую прохладу. Непонятное, невыразимое сопротивление чему-то.

Не слишком ли она жестока с ним? Все-таки Семен – единственный адекватный (адекватный ли?) человек рядом с ней, кроме Толеньки. А то, что она сделала той ночью…

(Ты думала о себе. О своих желаниях. Это правильно).

И все-таки…

Темные чешуйки засохшей крови плохо отслаивались от ткани, забивались под ногти. Разодранный когтями птицы-динозавра рукав раззявил кривой рот, полный ошметков подкладки.

И все-таки сейчас она не понимала – как? Как это желание вообще могло возникнуть, учитывая обстоятельства? Тем более что ни до, ни после той ночи они…

– У тебя есть другая куртка?

Внезапный вопрос Семена все разрушил. Кажется, она только-только ухватила что-то важное, какую-то нить, способную привести к ответу, и если бы не он…

(Торчок гнилой. Вечно он все портит).

Загустевшая под диафрагмой жижа вновь забурлила. Холодное беспокойство растаяло без следа, сменяясь густым жаром.

– Эта самая удобная, – процедила сквозь зубы Олеся.

Еще один тупой вопрос, и она точно сорвется. Неужели так трудно оставить человека в покое?

– Так ее все равно не отчистить, – продолжал Семен. – Если б можно было постирать…

– Постирать? – Олеся рывком обернулась к нему, и гневный жар перекинулся на руки, заставляя кулаки сжиматься. – Может, еще с кондиционером прополоскать? А потом утюгом отпарить?! – она шагнула к Семену, и тот по инерции отступил в коридор. – Ты совсем дурак? Ты вообще понимаешь, где мы находимся, или у тебя мозги уже закипели?!

– Олесь, это не ты сейчас говоришь…

– Это говорю я, понятно тебе?! – сильным тычком в грудь она отпихнула его ко входу в гостиную. – Я – это я, и никто больше не копается в моей голове! Потому что я сильнее, чем эта серая хрень или кто там она! И я хочу, чтобы ты утер сопли и взял себя в руки! Я смогу помочь тебе, только если ты будешь вести себя нормально, если станешь прежним! И я не об этом говорю, – Олеся вдруг протянула руку и выдернула клок тусклых волос из головы запоздало отшатнувшегося Семена, – а о том, что у тебя внутри. Должен же у тебя быть хоть какой-то внутренний стержень, какая-то способность постоять за себя!

(Нет у него никакого стержня. Он же наркоман).

Шумно дыша, Олеся стряхнула с ладони выдранные волосы. Семен молча опустил глаза. То ли опять не хотел встречаться с ней взглядом, то ли смотрел на сухие пряди, рассыпавшиеся по полу у него под ногами.

(Он тебе не ответит. Кишка тонка).

Жар, пульсирующий в каждой мышце, пошел на убыль, так и не найдя выхода.

– Завтра разберемся, – буркнула Олеся. – Сейчас надо спать.

Не глядя больше на Семена, с жалкой покорностью сносившего все оскорбления, она ушла в спальню. Захлопнутая дверь отсекла жидкое сияние из коридора. Вскоре во тьме проступили очертания предметов. Ночной мрак за окном вовсе не был абсолютным, как ей казалось раньше.

Олеся села на промявшуюся кровать, машинально