Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

На часах было уже без пяти полночь, но Добрыня так и не позвонил. Разум твердил: «Что-то случилось!» и рисовал картины в стиле Иеронима Босха. Но материнское сердце почему-то повторяло: «Успокойся и не паникуй. Все в порядке… Именно с твоим сыном ничего не может случиться». Татьяна Владимировна потерялась, словно между двух огней — голосом разума и материнским чувством. Она ощущала себя, витязем на распутье. Но тому было легче — он был предупрежден о последствиях выбора. Татьяна Владимировна же терялась в дебрях беспокойства и собственной интуиции.

— Можно я завтра позвоню? — ворвался в мысли голос Бурика.

— Что?.. Да, Сашенька, конечно, звони… — голос матери прозвучал глухо и рассеянно.

— До свидания, — тут его будто что-то кольнуло. — Татьяна Владимировна! С ним все в порядке. Я… чувствую.

Бурик окончательно смутился и положил трубку.

Оказавшись наверху, Добрыня впервые испугался по настоящему. Он был на огромной высоте — выше самых высоких деревьев в парке. Когда-то на эту высоту разноцветные кабинки плавно поднимали беззаботных отдыхающих. Они недолго любовались открывшимся видом, затем колесо так же плавно спускало их вниз. Кабинки были давно сняты, и сейчас здесь хозяйничал сильный ветер. Казалось, он намеренно раскачивал голую спицу с одиноким мальчишкой, сидящим наверху. Добрыня изо всех сил уцепился за перекладину — спица, к которой она крепилась, ходила ходуном. Только сейчас Добрыня осознал, как ему холодно и одиноко.

Горизонт раскачивался в такт колебаниям спицы. Под ним расстилалось лесное море, а впереди — там, где по представлениям Добрыни должна была быть река, — виднелись невысокие дома. Что-то непривычное, странное было в этих домах. Добрыня долго всматривался в низкие черепичные крыши, огромный купол непонятной постройки и странное, похожее на пушку из жюль-верновского романа сооружение, слегка наклоненное вправо.

Бурик нервно расхаживал по комнате.

«Может, еще раз позвонить? Просто спрошу, не пришел ли Добрыня».

Что-то удерживало его от этого шага. Бурик сам не понимал, что именно — боязнь услышать плохие новости? Лишний раз расстроить добрынину маму? Бурик не мог ответить на эти вопросы.

«Что я ей скажу? Что с ним все в порядке? А она спросит: «Откуда ты знаешь?»

Действительно, откуда? Почему он вдруг так уверенно заявил ей, что все хорошо? И все ли с ним хорошо?

«Добрыня, где ты?» — мысленно позвал Бурик. И от этого простого вопроса им овладела отчаянная тоска по самому близкому другу, которого он чудом обрел и по какой-то нелепой глупости потерял. «Добрыня… Добрыня…» Эти мысли, словно позывные SOS летели в пространство. Бурик прикрыл глаза. Перед его мысленным взором стояло огромное колесо обозрения. Кабинок на нем не было, голые спицы пронзали низкое небо и пространство по кругу. На верхней спице, вцепившись в нее руками и ногами, сидел мальчишка, в котором Бурик сразу узнал Добрыню. Губы его были упрямо сжаты, а в глазах стояла безнадежная тоска. Порывы ветра качали спицу.

«Добрыня-а-а!! Что ты делаешь! Держись…»

Но тут видение дернулось и пропало. Бурик открыл глаза и почувствовал, что лицо его залито слезами.

Ожидания, что спускаться будет легче, чем подниматься, не оправдались: кроссовки то и дело скользили по спицам, пальцы соскакивали с перекладин. С трудом добравшись до металлического балкончика, Добрыня остановился передохнуть. Посмотрел вверх, пытаясь оценить высоту, с которой только что слез. Отсюда она казалась весьма внушительной.

Спуск по металлической лесенке не занял много времени — уже через полминуты Добрыня легко спрыгнул на землю. Отряхнув руки от ржавчины (частично — о собственные штаны), он оглянулся по сторонам и только теперь понял, что уже совсем темно. Нужно было выбираться к станции. Вот только где она находится? Добрыня никак не мог вспомнить, с какой стороны подошел к колесу. Опираясь скорее на интуицию, нежели на память, он принялся искать дорогу. Сгустившиеся сумерки не вселяли никакой уверенности, что он идет правильно. Однако вскоре Добрыня оказался на той же разбитой асфальтовой тропинке, по которой пришел в парк. Месяц наконец-то отыскал небо и равнодушно засиял на нем молодым рожком. Ускорив шаг, Добрыня направился к станции.

На платформе не было ни души. Под одинокой лампочкой Добрыня нашел расписание. Пробежав глазами по таблице, он посмотрел на часы над платформой. Они стояли, и, судя по всему, давно — обе стрелки повисли на цифре шесть. Ну что ж, придется побеспокоить кассиршу… Добрыня несмело постучал в окошечко кассы, забранное фанерным щитком. Фанера отъехала в сторону, и в окошке замаячило неприветливое лицо.

— Ну! Чего? — равнодушно поинтересовалось оно.

— Я… — Добрыня растерялся. — А электрички еще будут? В Москву.

— Ишь… В Москву ему! Все, голубчик, на сегодня все электрички вышли.

— Ку… куда вышли? — не понял Добрыня.

— Да уже никуда. Были, да все вышли — полпервого ночи уже.

— Как — полпервого! — опешил Добрыня. — Ведь…

«Ведь я в этом парке не больше часа пробыл!»

— А вот так! Завтра поедешь. — Окошко захлопнулось.

Он боком отошел от кассы и спрыгнул с платформы.

В свете месяца рельсы матово блестели. Впереди возвышалась черная громада железнодорожного моста — в темноте он был похож на скелет бронтозавра, когда-то распластавшего свое могучее тело между берегами. Добрыня вздохнул и пошел по шпалам. Он не понимал, как потерял счет времени — такого за ним отродясь не водилось. Неужели эта глупая размолвка с Буриком так выбила его из колеи? Похоже на то…

Но размолвка размолвкой, а надо что-то делать. Как-то выбираться из этого заколдованного места, где друзья теряются, время бежит как ошпаренное, а с верхотуры видны какие-то незнакомые дали.

«Переберусь через мост, — думал он. — Все-таки ближе к Москве. А там будет видно…» Хотя что «будет видно», Добрыня понятия не имел. Он шел и думал, как завтра позвонит… нет, лучше придет к Бурику и скажет: «Саш, прости меня… Я повел себя как дурак. Пожалуйста, не обижайся на меня никогда…» Добрыня сам не понимал, как получилось, что он вдруг встал и ушел. Обидел его Бурик? Нет, не обидел. Во всяком случае, не хотел, это же ясно. Что же случилось?

«Интересно, простит он меня?»

«А ты бы простил?»

«Я… я не знаю, — думал Добрыня. — Наверное, простил бы. Но я даже не понимаю, за что мы друг на друга так обиделись».

«Это все из-за Михеича! Зачем он сказал: «Посиди С НАМИ»? Как будто я вообще ни при чем».

«Не ври! — отвечал он сам себе. — Если бы не было Михеича, возникла бы какая-нибудь другая причина».

«Но ПОЧЕМУ?! Что с нами случилось?»

Наверное, надо просто поговорить с Буриком. Обо всем спросить самому. Он поймет, что это не просто добрынино любопытство. Обязательно поймет — ведь это же Бурик…