Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

— Нет, спасибо, — ответил Бурик. — Это вам.

Он вскочил на ноги и закричал:

— Добрыня! Доброслав! Славка!

Ответа не последовало. Бурик что есть сил побежал в сторону платформы, спотыкаясь о шпалы. Попрощаться с Михеичем даже не пришло ему в голову. В боку противно закололо.

— Славка, подожди!

Запыхавшись, Бурик подбежал к платформе и увидел, что Добрыня садится в подошедшую электричку. Бурик остановился. «Славка, оглянись!» — хотел крикнуть он, но голос не послушался. Двери закрылись, электричка тронулась. Проехав мост, она стала набирать ход. Бурик смотрел на светящиеся окна, сливающиеся в одну желтую полосу. «Что же мне теперь делать?» — бессильно подумал он.

Поднявшись на платформу, Бурик подошел к окошечку кассы. Рядом висели несвежие листы с расписанием электричек. Некоторое время он ничего не соображал. Строчки цифр плясали у него перед глазами. Хотелось только одного — лечь тут же на платформе и тихо сдохнуть.

Бурик тряхнул головой. Снова, теперь уже внимательно, посмотрел на расписание. «А ведь Добрыня уехал не в Москву, а наоборот, в другую сторону. Может, он выйдет на следующей станции?» Но очередная электричка была только через сорок минут. Бурик посмотрел в сторону ушедшей электрички. Впереди, метров через пятьдесят, виднелись очертания могучего железнодорожного моста, перекинутого через реку. «Пойду через мост пешком», — решил Бурик и двинулся в сторону реки.

Он почти не удивился, когда путь ему перегородил знак «кирпич» и слегка погнутый железный лист, на котором красной краской были написаны крупные трафаретные буквы: «Проход запрещен!». И тут же мельче: «Территория моста охраняется собаками!» Словно в подтверждение этих слов откуда-то сбоку донесся басовитый лай. Судя по всему, принадлежал он существу немалых размеров. «Да… — подумал Бурик. — С такой собачкой лучше не спорить».

Где-то вдалеке, на той стороне реки, прогудела электричка. Гудок ее показался Бурику грустным и каким-то одиноким, брошенным. Вздохнув, он двинулся назад к платформе.

— Что, ребята, потеряли друг друга? — раздался рядом голос глухой бабки с абсолютным слухом. Она бодро ковыляла к платформе.

Бурик ошарашено замер и провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Вскоре подошла электричка.

— Это в Москву? — спросил Бурик пожилого дядьку с вонючей папиросой в зубах.

— В Москву, — ворчливо ответил дядька, отбрасывая в сторону окурок и сплевывая. — Разгонять тоску… Опоздала опять, зараза.

Бурик вошел в вагон, отыскал свободное место у окна. Электричка дала печальный гудок и тронулась. За окном проплывали березы, ели, и грустно махали Бурику телеграфные провода.

Двери открылись. Добрыня вышел на платформу. Справа темнел заросший парк, над которым возвышались спицы заброшенного колеса обозрения.

Добрыня шел по растрескавшейся асфальтовой тропинке в глубь парка. «Друг называется… — думал он. — И как они быстро спелись с этим стариканом! Неужели с этим Михеичем ему лучше, чем со мной? Да нет, чушь… А может, так оно и надо?»

«Кому надо? — тут же спросил он сам себя. — Бурику?»

«Может быть, и Бурику. Что ему вообще надо? Зачем я ему нужен? У него и спецшкола, и язык… И отец… А что ему со мной? Какой интерес? Просто попутчик на дороге?»

В сумраке показалась старая цепочная карусель. Краска на ней давно облупилась, и от всех сидений осталось только одно — оно болталось на трех ржавых цепочках из четырех. Добрыня подошел и качнул его. Наверху что-то жалобно скрипнуло. Добрыня забрался с ногами на сиденье, схватился за цепи и немножко покачался. Вся конструкция ухнула и слегка шевельнулась. Добрыня качнулся еще пару раз, потом спрыгнул и побрел дальше.

«Попутчик на Дороге? — продолжал думать он. — А это ведь не так мало… С другими он так не пойдет».

«Почему ты так уверен?»

«Но ведь я же не пойду!»

«Уверен?»

Добрыня остановился. К нему вплотную приблизилось заброшенное колесо обозрения. В сумраке оно казалось неправдоподобно огромным.

«Уверен!» — ответил он сам себе.

Колесо манило, притягивало словно магнитом. Добрыня подошел ближе, обошел кругом мощные станины. Примерившись, подпрыгнул и схватился за железный выступ возле тонкой металлической лесенки, напоминающей пожарную. Подтянувшись, он уцепился за первую ступеньку лесенки, немножко помог себе ногами, и через мгновение уже поднимался по расшатанным перекладинам. Из-под его кроссовок летели вниз лохмотья многолетней ржавчины. Так Добрыня долез до центра колеса. В этом месте лестница заканчивалась небольшим балкончиком. С него можно было перелезть на ось колеса, а оттуда забраться на ближайшую спицу. Вблизи она уже не казалась тонкой — примерно в два обхвата его ладони.

«А что дальше? Что мне дальше делать?»

«А что вообще произошло? Подумаешь, ерунда какая…»

«Нет, тут что-то не так. Он ведь никогда таким не был».

«Каким?»

«Ну…» — Добрыня не знал, как ответить самому себе на этот вопрос.

Он ухватился за спицу у себя над головой. Цепляясь за незаметные выступы, забрался на нее и, балансируя, словно гимнаст Тибул на канате, уцепился за следующую спицу, затем за перекладину… Так Добрыня залез почти на самый верх колеса.

«Странно… Почему оно не поворачивается подо мной? Проржавело, наверное, насквозь…»

Придя домой, Бурик, не раздеваясь, лег на софу и отвернулся к стенке. Бабушка из кухни позвала ужинать. Есть не хотелось, двигаться не хотелось. Жить не хотелось. Но на бабулю такие аргументы не действуют — есть надо всегда, независимо ни от чего, что бы с тобой ни случилось. Бурик через силу проглотил несколько кусков тушеной говядины, поблагодарил и вернулся к себе в комнату.

Темнота за окном уже приобрела оттенок свежезаваренного кофе, когда Бурик наконец решился и набрал телефонный номер.

— Алло! Добрыня! Где ты? — закричал на том конце провода женский голос.

— Добрый вечер… Извините, это Саша звонит.

— Здравствуй, Саша, — сказала добрынина мама упавшим голосом.

— Я думал… Слава уже вернулся.

— Так вы что, разве не вместе?

«Что мне ей сказать?», — в отчаянии подумал Бурик.

— Мы… Я потом уехал. Мне… было надо.

У матери закололо где-то в районе солнечного сплетения. Она подумала: «Наверное, именно там находится душа. Ведь если душа не на месте, то болит почему-то как раз там…» Перед глазами, словно кадры старой кинохроники, стали проноситься фрагменты жизни Добрыни. Родился недоношенным. Еле выходили… Сразу привязалась целая свора младенческих болячек. Насилу отогнали… Отец… Нет, об этом лучше сейчас не думать… Пьяница, бездарность, неудачник! А сама-то я?.. Но вот он, сын. Рос добрым и ответственным. Редкое сочетание. Реликтовое… Когда соседи говорили о нем: «Маленький взрослый», — Татьяна Владимировна улыбалась. С тайной гордостью за сына и за себя. Но сейчас… Она и сама не знала, что «сейчас». За окном густела поздняя июньская ночь. Если Добрыня задерживался, то всегда старался звонить. «Ма-а… Ты только не волнуйся». Она старательно изображала материнский гнев, но сама душою ликовала — все в порядке.