Стрекоза второго шанса - Дмитрий Емец

– Ты знаешь, куда он направился? – спросила Кавалерия, кивая в сторону, куда улетел Гамов.

Рина подумала про водокачку. Это единственное место, куда Гамов мог полететь. Конечно, там холодно, но внутри можно укрыть гиелу, а возможно, и развести небольшой костер при условии, что дым не будет виден снаружи.

– Думаю: да, – ответила она осторожно.

Кавалерия склонила голову набок.

– Мне скажешь?

Рина виновато покачала головой.

– Это не мой секрет!

Кавалерия поняла все правильно.

– Ответ исчерпывающий, – произнесла она без гнева.

Знаешь, чем фактическая правда отличается от истины? Правда: все знают, что некий супермен должен в три часа пойти на опасное задание, а в четыре вернуться. Но вот уже и пять, и шесть часов, а он не вернулся и к телефону не подходит. Все представляют себе героическую смерть. На самом же деле у него заклинило дверь в ванной, и он там сидит, как зайчик, потому что не хочет ее вышибать и портить новый ремонт. А телефон в комнате, разумеется, валяется. А вот это уже истина.

Из дневника невернувшегося шныра

Луч налобного фонаря прыгал по сбитым ступеням, цепляя стены. Макар спускался по бесконечной лестнице, повторяя путь, по которому тогда провел их Ул. Был предрассветный час, когда больше всего хочется спать. Макар зевал. Ему было холодно. Эти два ощущения: холода и желание сна – перевешивали в данный момент все остальные. Никаких угрызений совести он не испытывал, только досаду. Если бы он облек эту досаду в слова, они прозвучали бы так: «Меня достало, что меня все достали!» Причем шныры, как казалось Макару, достали его даже больше, потому что берсерков он боялся сильнее, и на них не так легко было сорваться.

Спускался он долго, пока не добрался до коридора и до узкой, в восемь ступеней лестницы, ведущей к дубовой двери, за которой Митяй Желтоглазый когда-то работал над дополнительными фигурками к нерпи. Нашарив ее твердым и сильным лучом фонаря (батарею он заряжал всю ночь), Макар в нерешительности остановился. Ему пришло в голову, что сквозь дверь закладка ведьмарей его, возможно, и проведет, но как он поднимется по ступенькам назад? В прошлый раз это стало возможным, потому что он вытаскивал девчонок – стало быть, делал что-то не для себя, а вот как сейчас?

Несколько минут Макар мялся и собрался уже возвращаться ни с чем, но вспомнил прозрачные глаза «правой руки» Тилля. Это воспоминание помогло Макару крабом спуститься по узкой лестнице и поспешно вытащить похожую на каменный уголь закладку. Он держал ее в правой руке и с удивлением смотрел на свою нерпь. Прежде не особенно яркая и даже тускловатая, настолько, что видны были мелкие царапины на фигурках, теперь она сияла так, что невозможно было смотреть на нее без рези в глазах. Особенно ярко полыхал сирин, давно уже разряженный и погасший.

Макар озадачился, но обдумывать это времени у него не было. Стиснув пальцами левой руки запястье правой, он вытянул руки, прижал к ним голову, зажмурился и сделал три крупных шага вперед. Где-то в середине второго шага он ощутил легкое сопротивление и потрескивание, как человек, который проходит сквозь натянутый на раму газетный лист. Для верности он сделал еще пару шагов и открыл глаза.

Фонарь-налобник продолжал гореть. Макар стоял в узкой длинной комнате. Грунт, в которой ее прорыли, был слежавшимся, тяжелым, глинистым. И сейчас еще в стенах кое-где виднелись края больших камней, оставшихся внутри. Макар увидел стол, полки и широкую лавку, которая служила и постелью. Все они были сделаны из того же темного дуба, что и дверь. На стене висел небольшой, сильно пострадавший от плесени ковер с вытканными на нем семью нерпями. На каждой нерпи было что-то уникальное: рука со скипетром, сокол, кабанья голова, гепард. «Ага! Скипетр у Кавалерии! Сокол – у Суповны. Кабанья голова, дающая неуязвимость, вроде кто-то говорил, у Тилля», – сообразил Макар. Правда, были среди фигурок и три непонятные: нетопырь, седло и череп со стрелой в зубах. Видимо, они тоже давали какие-то дары, но какие – Макар понятия не имел.

Луч фонаря продолжал обшаривать комнату. Широкой ладонью коснулся стола, заблудился под лавкой, как в клетке, заметался в ячейках пустых полок и уперся в две нижние, беспорядочно заставленные самыми разными предметами. Понимая, что отколотая закладка со стрекозой может оказаться среди них, Макар приблизился к полкам. Большая часть предметов не относилась ко временам первошныров. Макар понятия не имел, какую ценность могут иметь велосипедный звонок, пустая баночка из-под йогурта, оторванная сапожная подметка или детская погремушка в форме клоуна. Самым необычным, пожалуй, был старинный пистолет, массивный курок которого был выкован в форме виноградной лозы, обвившейся вокруг кости.

Отколотую закладку Макар нашел почти сразу. Она лежала на пустой полке, находившейся над двумя заваленными. Кроме нее, на полке была высохшая ромашка. Она сильно свешивалась с полки, и только придавившая ножку закладка мешала ей упасть. Сентиментальностью Макар не отличался и к засохшим цветочкам был равнодушен. Отбросив ромашку, он схватил камень, повертел его в руках и, дождавшись, пока закладка оживет слабой вспышкой, убедился, что внутри стрекозиные крылья.

«Есть! Нашел!»

Он уже опустил закладку в карман, когда что-то привлекло его внимание. Высохшая ромашка, лежавшая под ногами, прерывисто сияла. Лившийся от нее свет был таким ярким, что луч фонаря Макара сразу потускнел. Макар никогда не жаловался на память. Вот и сейчас он запоздало вспомнил, что такие же сухие ромашки видел однажды в кабинете у Кавалерии. А что, если и они сейчас тоже сияют, отзываясь полыханию этого цветка и заливая светом весь кабинет, а возможно, и этаж, потому что там-то ромашек много? «Шныровская сигнализация! А, чтоб вас всех! Не доверяете! Меры приняли!» Бросившись к ромашке, Макар принялся яростно топтать ее и топтал, пока цветок не рассыпался и не погас. Потом метнулся к двери и прошел сквозь нее тем же способом, как и в прошлый раз. Держа руки с закладкой вытянутыми, он попытался взбежать по лестнице. Бесполезно! Несся, летел, задыхался, но не сумел подняться даже на первую ступеньку. Лишь усталость принесла ему ум. Обессилев, Макар остановился, понимая, что никуда отсюда не денется. Попался! Воображение услужливо нарисовало ему картину, как его попалят с ворованной закладкой. Гуманист Ул с гуманистом Максом поволокут его отсюда за шкирман, пока третий великий гуманист, Кузепыч, будет поджидать его наверху, постукивая по ладони бейсбольной битой.

Отчаяние захлестнуло Макара. Все кончено! И из ШНыра вылетит, и крыльев стрекозы не добыл, а уж берсерки сумеют отблагодарить, потому что их закладку он тоже потеряет. Взять бы сейчас да и сдохнуть! Вся жизнь Макара в ШНыре пронеслась перед ним как уже свершившаяся. А ведь тут было хорошо! А пегасня! А нырок! А двушка! А Гроза, которую он обожал всю целиком, от копыт до смешных, старушечьих волосков на верхней губе. Этими усиками она щекотала ему шею, выпрашивая сахар и сухари. Еще он вспомнил про Икара. Вот у Икара постоянно зудит культяпка его крыла, и никто, кроме Макара, почему-то не догадывается об этом. Или, может, догадываются, но слишком заняты, чтобы заниматься такой ерундой. Макар так ясно представил, как Икар вытягивает морду, как оттопыривает нижнюю губу, как в два приема заваливается на бок, чтобы удобнее было чесать ему культяпку, что даже протянул руку в пустоту, пытаясь погладить воздух.