Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Бабочка резвилась на корабле-флагмане. Она лазила по такелажу, как маленькая обезьянка. На борту были сотни мужчин, но присутствие одной маленькой девочки изменило всё: их плавание было благословенно. Остальные корабли держались поближе к флагману в надежде увидеть её или быть осчастливленными редким визитом. Большинство моряков верили, что она была воплощением богини Тяньфэй, которая плыла с ними ради их же безопасности, и именно поэтому обратный путь протекал намного легче. Погода была благосклоннее, воздух теплее, рыбные косяки обильнее. Трижды они проходили мимо небольших необитаемых коралловых островов и собирали там кокосовые орехи и пальмовые сердцевины, а один раз даже воду. А главное, как казалось Кеиму, они направлялись на запад, домой, в известный им мир. Это так разительно отличалось от первого путешествия, что казалось странным называть эти вещи одним словом. Всего лишь направление – а какое огромное оно имело значение! Но под утренним солнцем плыть было тяжело, тяжело уплыть прочь от мира.

Так они и плыли день за днём. Солнце вставало на корме и клонилось к носу, увлекая их за собой. Даже солнце помогало им, возможно, слишком усердствуя: шёл седьмой месяц пути, и стояла адская жара, а потом почти целый месяц не было ветра. Они молились Тяньфэй, старательно не глядя на Бабочку во время молитвы.

Девочка играла на корабле, не обращая внимания на их косые взгляды. Она уже довольно бегло говорила по-китайски и научила И-Чиня всему, что помнила по-мивокски. Каждое слово И-Чинь выписал в словарь, который, как он считал, мог бы пригодиться в будущих экспедициях на новый остров. Он как-то поделился с Кеимом наблюдением, которое показалось ему интересным: обычно он просто выбирал иероглиф или комбинацию иероглифов, которые звучанием больше всего походили на произносимое мивокское слово, и записывал максимально подробное его толкование, в зависимости от источника информации; но теперь, при взгляде на эти позвучные иероглифы, невозможно было не подставлять под них и их китайские толкования, так что весь язык мивоков стал очередным набором омонимов, которые дополнят собой и без того длинный список, уже существовавший в китайском языке. Метафорическая связка во многих китайских литературных или религиозных символах происходила исключительно благодаря таким омонимичным совпадениям: так, один иероглиф обозначал, что рождение камня (ши) произошло в десятый день месяца (ши); а в изображениях цапли и лотоса (лу, лянь) через омонимы стало иметься в виду пожелание: «Пусть тропа (лу) ведёт вас только наверх (лянь)»; в изображении обезьяны на спине другой обезьяны можно было считать подобным образом примерно следующее: «Пусть тебя чтят как главного из поколения в поколение». И теперь для И-Чиня слова мивоков, означающие «возвращение домой», выглядели как «у» и «я», пять уток, а слова, означающие «плыть» – как Пэн Цзу, герой народных легенд, проживший на свете восемьсот лет. Поэтому он напевал что-то вроде: «Пять уток плывут домой, они управятся всего за восемьсот лет», или: «Прыгну в море и стану Пэн Цзу», – и Бабочка верещала от смеха. А сходства в морских терминах этих двух языков заронили в душу И-Чиня подозрение, что восточная экспедиция Сюй Фу всё-таки добралась до океанского континента Инчжоу и подарила ему несколько – если не больше – китайских слов; если, конечно, сами мивоки не были потомками китайской команды.

Кое-кто уже начал поговаривать о возвращении на новую землю, особенно в южное золотое царство, чтобы покорить дикарей с помощью оружия и привезти золото в настоящий мир. Они не говорили: «Это сделаем мы», что, конечно, было дурной приметой, а скорее рассуждали о том, что кто-то сделает это за них. Остальные слушали на расстоянии, пряча глаза, зная: если Тяньфэй позволит им добраться до дома, ничто на свете не заставит их пересечь Великий океан снова.

Затем они встали в мёртвый штиль в том уголке океана, где не было ни дождя, ни облаков, ни ветра, ни течений. Словно проклятие пало на них – возможно, как раз из-за пустых разговоров о возвращении за золотом. Они начали обгорать на солнце. В воде плавали акулы, так что моряки не могли искупаться и охладиться, но они растянули парус между двух кораблей и слегка утопили его в воде, после чего смогли окунаться в бассейн с тёплой водой примерно по грудь глубиной. Кеим разрешил Бабочке надеть сорочку и тоже прыгнуть в воду. Отказать ей в прихоти значило бы повергнуть в шок и разозлить команду. Оказалось, что плавает она ловко, как выдра. Мужчины обращались с ней, как с богиней, и она смеялась, глядя, как они по-мальчишески резвятся. Было приятно заниматься чем-то новым, но парус не выдержал сырости и веса и постепенно разошёлся по швам, так что искупались они только раз.

Они впадали в меланхолию. Сначала у них кончится вода, а затем и еда. Возможно, слабые течения продолжали нести их на запад, но И-Чинь не питал на это больших надежд.

– Скорее всего, мы попали в центр великого кругового течения, как в центр водоворота.

Он рекомендовал плыть на юг, когда это возможно, чтобы поймать и ветры, и течения, и Кеим послушал его совета, но ветра не было. Всё слишком напоминало первый месяц их путешествия, только без Куросио. И снова они обсудили, что нужно спускать лодки и грести на кораблях, но огромные джонки были слишком велики, чтобы сдвинуть их с места на одних только вёслах, и И-Чинь счёл чересчур опасным раздирать кожу на ладонях моряков, когда они и так сильно обезвожены. Не оставалось ничего, кроме как очищать перегонные кубы, греть их на солнце целыми днями и тщательно нормировать оставшуюся в бочках воду. И ни за что не позволять Бабочке испытывать жажду, как бы она ни настаивала на том, что ей не нужно больше остальных. Они бы отдали ей последнюю флягу во флоте.

Дошло до того, что И-Чинь предложил морякам сохранять свою тёмно-жёлтую мочу и смешивать её с остатками воды, когда с юга пришли чёрные тучи и стало ясно, что вместо недостатка воды их проблемой очень скоро станет её избыток. Налетел сильный ветер, над головами заклубились тучи, вода обрушилась на них стеной, и над бочками установили воронки, наполнив их почти мгновенно. Теперь нужно было пережить шторм. Только самые большие джонки, как у адмирала, были достаточно высоки и подвижны, чтобы выдерживать такой натиск в течение долгого времени; и даже Восемь больших кораблей, пересохших за время мёртвого штиля, теперь разбухали под ливнем, канаты лопались, и ломались штыри, удерживающие их на месте, так что шторм превратился в непрерывную, суматошную борьбу промокших до нитки людей с течами и ломающимися рангоутами, шестами и канатами.

Тем временем волны становились всё больше, пока наконец корабли не начали подниматься и опускаться, словно передвигаясь по огромным дымным холмам, перекатываясь с юга на север в неспешном, но неумолимом и даже величественном темпе. Они вскинули нос флагманского корабля и покрыли палубу белым месивом пены, после чего их взорам на мгновение открылся хаос от горизонта до горизонта; они заметили ещё два или три корабля, раскачивавшихся в разных ритмах и уносимых прочь в водяную мглу. По большей части они ничего не могли поделать и потому отсиживались в каютах, промокшие и встревоженные, не слыша друг друга за рёвом ветра и волн.

В самый разгар шторма они вошли в «рыбий глаз», то странное и зловещее затишье, где волны беспорядочно расплёскивались во все стороны, сталкиваясь друг с другом и выбрасывая в тёмный воздух густые всплески белой воды, пока вокруг них низкие чёрные тучи закрывали горизонт. Стало быть, тайфун; никто не удивился. Как и в символе инь-ян, в центре урагана были точки затишья. Скоро он вернётся с противоположной стороны.