Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Снежные вершины возвышаются над тёмной землей. Первый ослепительный луч солнечного света затапливает всё вокруг. Он мог сделать это тогда (всё было так ярко), он мог в тот самый миг погрузиться в чистейшую белизну и никогда не возвращаться, навсегда раствориться. Освободиться, освободиться. Нужно было многое повидать, чтобы так сильно желать освобождения.

Но этот миг миновал, и он очутился на чёрном полу судилища бардо, на его китайской стороне, в кошмарном лабиринте пронумерованных уровней, и юридических палат, и бюрократов, потрясающих списками душ, подлежащих возвращению под надзор старательных палачей. Над этой адской бюрократией возвышался помост высотой с Тибет, где расположился весь зверинец демонических божков, разрубающих осуждённые души и изгоняющих их ошмётки или в ад, или в новую жизнь в царстве прет или зверей. Мрачное свечение, гигантский помост, похожий на пологий склон горы, возвышающийся над ним, галлюцинаторно-цветастые божки ревут и пляшут, сверкая мечами в чёрном воздухе; шёл страшный суд, дело нечеловеческих рук, не счёт соринок в чужом глазу, но истинный суд, вершимый высшими силами, создателями мироздания. Кто, в конце концов, сделал людей такими слабыми, трусливыми и жестокими, какими они так часто оказывались? Так что здесь возникало определённое ощущение свершённого рока, краплёных костей, кармы, мстящей за все маленькие удовольствия и красоты, которые несчастные смертные существа сумели слепить из грязи своего существования. Ты жил смело и шёл наперекор всему? Возвращайся собакой! Упорствовал, несмотря ни на что? Возвращайся мулом, возвращайся червём. Так всё устроено.

Так размышлял Кеим, шагая сквозь туманы, всё более распаляясь, пока продирался сквозь бюрократов, отбиваясь от них их собственными грифельными дощечками, их списками и счётами, пока не увидел Кали и её придворных, стоящих полукругом вокруг Бабочки, насмехаясь над ней, осуждая её, как будто этой бедной неприхотливой душе было за что отвечать перед этими богами-мясниками и эонами сотворённого ими зла – зла, просочившегося в самое сердце космоса, который они и создали!

Кеим взревел в приступе немой ярости, бросился вперёд, выхватил меч из одной из шести рук богини смерти и одним взмахом отрубил их все с одной стороны; лезвие было очень острым. Кровоточащие руки разлетелись по полу, сначала заметавшись; а затем, к невыразимому ужасу Кеима, все они вцепились в половицы и поползли, по-крабьи шевеля пальцами. Хуже того, из ран, всё ещё обильно кровоточащих, вырастали новые плечи. Кеим с криком сбросил обрубки с помоста, затем повернулся и разрубил Кали пополам, не обращая внимания на других собратьев из своего джати, которые стояли там с Бабочкой, прыгая и крича на него: «О нет, Кеим, не делай этого, ты не понимаешь, так нельзя, ты должен следовать протоколу». Даже И-Чинь, крича громче всех, перекрывая голоса остальных, молил: «Мы можем хотя бы направить свои усилия на подпорки помоста или флаконы забвения, на что-то более техническое, не так бесцеремонно!» Тем временем торс Кали на кулаках полз по полу; её ноги и бёдра шатались, продолжая стоять, и недостающие половинки росли из разрубленных частей, как рога улитки. И вот уже две Кали надвигались на него, обнажив мечи в дюжине рук.

Он соскочил с помоста и с грохотом приземлился на голые доски космоса. Его собратья упали рядом, вскрикнув от боли при ударе.

– Из-за тебя у нас будут неприятности, – заныл Сэнь.

– Так ничего не получится, – сообщила ему Бабочка, когда они вместе, задыхаясь, побежали в тумане. – Я видела многих, кто пытался. В припадке гнева они набрасываются на страшных богов и рубят их на куски, вполне заслуженно, и всё же боги возвращаются, умножаясь в других людях. Кармический закон вселенной, мой друг. Как постоянство инь и ян, как гравитация. Мы живём во вселенной, которой правит много законов, но умножение насилия насилием является одним из основных.

– Я в это не верю, – сказал Кеим и остановился, отбиваясь от двух преследующих их Кали.

Он замахнулся и обезглавил очередную Кали. Тут же выросла новая голова, вздуваясь над фонтаном, хлещущим из горла чёрного тела, и её новый белозубый рот смеялся над ним, и её кроваво-красные глаза сверкали. Он понял, что нажил себе неприятностей, понял, что она разрубит его на куски. За то, что он воспротивился этим жестоким, несправедливым, бессмысленным, чудовищным божествам, его разрубят на куски и вернут в мир в виде мула, обезьяны или увечного дряхлого брюзги…

И вот случилось так, что, когда красный труд великого алхимика близился к своей кульминации (преумножению вещества и проекции софического гидролита на фермент, образующий эликсир, иными словами, к превращению неблагородных металлов в золото), зять алхимика, Бахрам аль-Бухара, врезаясь в людей, носился по самаркандскому базару, спеша выполнить последние поручения тестя и не реагируя на окрики многочисленных приятелей и кредиторов.

– Нет времени, – отвечал он им, – мне нельзя задерживаться!

– А долги задерживать, значит, можно! – заметил Дивенди, чей кофейный лоток был втиснут в проулок за мастерской Иванга.

– Есть такое, – согласился Бахрам, но выпить кофе остановился. – Вечно опаздываю, зато никогда не скучаю.

– Загонял тебя Калид.

– Вчера так и вовсе, буквально. Большой пеликан треснул во время погружения, и весь состав пролился рядом со мной – смесь кипрского купороса с нашатырным спиртом!

– Это опасно?

– О, Боже! Ткань штанов разъело в тех местах, куда угодили брызги, а дымило-то как! Пришлось удирать со всех ног, чтобы с жизнью не расстаться!

– Как обычно.

– Вот уж правда. Я чуть сердце не выкашлял, и глаза всю ночь слезились. Я как будто твоего кофе напился.

– Для тебя я всегда завариваю на спитом.

– Я знаю, – ответил он, последним глотком осушая чашку зернистого напитка. – Ты завтра придёшь?

– Смотреть на то, как свинец превращается в золото? Непременно.

В мастерской Иванга центральное место занимала кирпичная печь. Знакомое шипение и запах ревущего огня, звон молотка, горящее расплавленное стекло, Иванг, внимательно вращающий прут. Бахрам приветствовал стеклодува и ювелира со словами:

– Калиду нужно ещё волка.

– Калиду всегда нужно больше волка, – отозвался Иванг, продолжая вращать шар горячего стекла. Высокий и плечистый, с широким лицом, он был тибетцем по происхождению, но давно жил в Самарканде и являлся одним из ближайших сподвижников Калида. – С деньгами на этот раз?

– Разумеется, нет. Просил записать это на его счёт.

Иванг поджал губы.

– Слишком много счетов у него в последнее время.

– Всё будет оплачено послезавтра. Он закончил семьсот семьдесят седьмую перегонку.