Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

Поэтому они в спешке взялись за починку неполадок, веря, как это всегда бывает, что, пройдя половину пути, они должны дойти до его конца. Кеим вглядывался в темноту, на ближайший к ним корабль, попавший в бедственное положение. Мужчины столпились у парапета, томительно глядя на Бабочку, а некоторые даже звали её. Наверняка они думали, что беда приключилась с ними из-за того, что они не взяли её с собой на борт. Капитан прокричал Кеиму, что, когда шторм грянет снова, им, возможно, придётся срубить мачты, чтобы не опрокинуться: пусть остальные, если придётся, найдут их после окончания шторма.

Но когда тайфун обрушился с другой стороны, дела на флагмане тоже пошли плохо. Бабочку под неуклюжим углом отшвырнуло волной в стену, и после этого страх моряков стал практически осязаем. Они потеряли из виду другие корабли. Ветер снова кромсал в пену огромные волны, и их гребни обрушивались на корабль, словно намеренно взявшись потопить его. Штурвал отломился от оси, и хотя они пробовали достать штурвал с помощью реи, после этого они фактически стали огромной деревяшкой, которую било о борт каждой волной. Пока матросы пытались восстановить штурвал и спасти корабль – некоторых смыло за борт, или они утонули, запутавшись в канатах, – И-Чинь осматривал Бабочку. Он прокричал Кеиму, что девочка сломала руку и, кажется, несколько рёбер. Кеим заметил, что ей трудно дышать. Он продолжил бороться с управлением, и наконец они перебросили через борт морской якорь, который быстро развернул носовую часть корабля по направлению ветра. Это ненадолго выручило их, но даже по носу волны били ощутимо, и морякам пришлось приложить все усилия, чтобы не сорвало люки и трюмы не залило водой. И всё это время мужчины сходили с ума от страха за Бабочку и гневно кричали, что о ней надо было лучше заботиться, что ничего подобного не должно было с ней случиться и что это непростительно. Кеим знал, что это его вина.

Когда выдалась свободная минутка, он сел рядом с ней в самой высокой каюте на задней палубе и жалобно посмотрел на И-Чиня, который не мог его обнадёжить. Она кашляла пенистой кровью, очень красного цвета, и И-Чинь время от времени высасывал жидкость трубкой, которую вставил ей в рот.

– Ребро пробило лёгкое, – объяснил он коротко, не сводя с девочки глаз.

Она оставалась в сознании, глядя на них широко распахнутыми глазами. Ей было больно, но она хранила спокойствие. Она только спросила:

– Что со мной?

После того как И-Чинь прочистил ей горло от очередного кровавого сгустка, он повторил то, что сказал Кеиму. Она дышала как собака, часто и мелко.

Кеим вернулся в водный хаос, царивший на палубе. Ветер и волны были как прежде, а возможно, даже слегка ослабли. Нужно было решить массу больших и не очень проблем, и он брался за них с яростью, бормоча себе под нос или крича на богов, но это не имело значения: на палубе ничего не было слышно, если только не кричали тебе прямо в уши.

– Тяньфэй, не покидай нас, умоляю тебя! Отпусти нас домой. Дай нам вернуться, чтобы мы могли рассказать императору о своей находке. Сохрани девочке жизнь.

Бурю они пережили, но на следующий день Бабочка умерла.

Только три корабля нашли друг друга и встретились вновь на тихой глади моря. Тело Бабочки зашили в мужское платье и вплели в него два золотых диска из горной империи, после чего опустили за борт; оно тихо скользнуло в волны. Все плакали, даже И-Чинь, а Кеим едва мог вымолвить слова погребальной молитвы. Кому было молиться? Казалось невероятным, что после всего, через что они прошли, обычный шторм мог убить морскую богиню, – но вот она тонет в волнах, принесённая в жертву морю, точно так же, как мальчик-островитянин, принесённый в жертву вулкану. Солнце или морское дно, не всё ли равно?

– Она умерла, чтобы спасти нас, – сказал он мужчинам сдержанно. – Она отдала свою оболочку богу бурь, чтобы он оставил нас в покое. Теперь мы должны чтить её память. Мы обязаны вернуться домой.

И вот они, как могли, починили корабль и выдержали ещё один месяц засухи. Это был самый долгий месяц в их плавании, во всей их жизни. Всё ломалось на кораблях, ломалось в их телах. Еды и воды не хватало. Язвы выступили на языках и на коже. У них почти не оставалось ци, и у них даже не было аппетита доедать то, что осталось.

Мысли Кеима покинули его. Он обнаружил, что, когда мыслей не остаётся, вещи делаются сами по себе. Чтобы делать, не нужно думать.

В один день он решил: слишком большой парус поднять невозможно. В другой день: «Больше, чем достаточно, – это слишком. Слишком много – значит меньше. Поэтому наименьшее – это наибольшее». Наконец он понял, что имели в виду даосы.

Иди, куда ведёт дорога. Вдыхай и выдыхай. Двигайся вместе с волнами. Море не знает корабля, корабль не знает моря. Плавание происходит само по себе. Равновесие в равновесии. Садись, не думая.

Море и небо слились воедино. В сплошную синеву. Ничего не делалось – делать было нечего. Плавание просто продолжалось.

И когда они обошли кругом Великий океан, это случилось само по себе.

Кто-то поднял голову и заметил остров. Оказалось, что это Минданао и за остальным архипелагом показался Тайвань и знакомые берега Внутреннего моря.

Три уцелевших больших корабля вернулись в Нанкин почти через двадцать месяцев после отплытия, удивив всех горожан, которые считали, что они присоединились к Сюй Фу на дне моря. И они, конечно же, были счастливы вернуться домой и изобиловали рассказами об удивительном гигантском острове на востоке.

Но всякий раз, когда Кеим встречался взглядом с кем-нибудь из своих попутчиков, он видел в их глазах боль. Он видел также, что они винят его в смерти Бабочки. Поэтому он был счастлив покинуть Нанкин и вместе с группой официальных лиц отправиться вверх по Великому каналу, в Пекин. Он знал, что моряки разбредутся по всему побережью, пойдут своими дорогами, чтобы не видеть друг друга и не вспоминать; только по прошествии лет захотят они встретиться, чтобы напомнить себе о боли, когда та станет такой далёкой и незаметной, что они захотят её вернуть, просто чтобы снова почувствовать, что действительно прошли через это, что в их жизни всё это было.

Но сейчас некуда было деться от чувства, что они потерпели неудачу. Поэтому, когда Кеима ввели в Запретный город, чтобы он предстал перед императором Ваньли выслушать похвалу важных столичных чиновников, Кеим принял заинтересованную и милостивую благодарность самого императора, сказав лишь одно:

– Когда пересекаешь Великий океан, это не заслуга человека.

Император Ваньли кивнул, повертев в руках сначала золотой слиток, один из тех, что они привезли с собой, а затем большого мотылька из чеканного золота, чьи крылышки и усики изумительно тонкой работы были очерчены с исключительным мастерством. Кеим уставился на Небесного Посланника, пытаясь заглянуть под кожу императору, увидеть Нефритового Императора внутри него. Кеим сказал:

– Эта далёкая страна затерялась во времени, её улицы вымощены золотом, золотом покрыты крыши её дворцов. Вы могли бы завоевать её за месяц, править ей во всей её необъятности и привезти в Китай все её несметные сокровища, нескончаемые леса и меха, бирюзу и золото, больше золота, чем есть во всём мире; но величайшее сокровище этой страны уже утрачено.