Копье и кость - Анастасия Машевская

Но отец потребовал вывести пленника и почему-то отослал вестника с заданием именно к ней. «Да какая сейчас разница, какая нужда в пленниках?!» – едва не плача, думала царевна. От одной мысли спуститься к самым далеким камерам ее бросало в дрожь – эти одержимые бесами изверги уже наверняка прознали о происходящем наверху и успели воспользоваться ситуацией! Того хуже, накинутся на нее, стоит показаться, – ну не случайно же их, как особо опасных, заточили именно здесь, в глубине, точно уже похороненных! Только таким никакие узилища, даже гробы не страшны. А отец еще и удумал, чтобы она сама – в одиночку! – тайно кого-то там выпустила.

Перепуганная собственным дыханием и окружавшей сыростью, свернув в последний нужный проход, Джайя сбавила шаг и даже вовсе остановилась – отдышаться. Вокруг стояла зловещая тишина – неужели все сбежали? Или давно умерли и сгнили?

– Ну же, девочка, не трясись так. А то я слышу, как дребезжит связка ключей у тебя на поясе, – раздался хриплый голос из ближайшей камеры. Джайя звонко ойкнула. Хриплый голос расхохотался. Стало еще хуже. – Да прекрати ты. – Кажется, незнакомца веселила женская паника, и он едва не хватался за живот. Безумный.

– В… вы, – с трудом выговорила Джайя, вцепившись в ворот платья.

– О, наконец ты что-то сказала! Я так рад – знаешь ли, я уже давненько тут один. Хотя, конечно, успел сойтись накоротке со стражниками, но уже пару дней никто не заходит. Сказать честно, я страшно голоден.

Какой многословный, с возмущением подумала Джайя. Понемногу она приходила в себя. Кажется, никто на нее бросаться не собирается.

– Видимо, аданийцы с архонцами уже здесь. Я ведь говорил старому Далхору, чем все кончится… гордый беркут, – не скрывая иронии, хмыкнул узник. – А ты царевна, да? – заинтересованно осведомился мужчина. – Да подойди ближе, оттуда камеру не открыть, знаешь ли.

– С че-чего в-вы взяли, что я вообще бу… буду ее открывать! – взвизгнула Джайя.

– Ну, с того, что я здесь один, я уже говорил, стало быть, к кому ты еще могла явиться? И если Алай прислал свою дочку, значит, наконец признал мою правоту. Хорошо. – Мужчина поднялся с земли и в какой-то необъяснимой готовности потер руки. Погромыхали цепи. – Я согласен.

Превозмогая себя, не понимающая происходящего Джайя осторожно приблизилась, открыла дверь, сняла с узника оковы. На мгновение факел осветил его страшное заросшее черное лицо. Ничего не говоря, девушка пошла к выходу. Доведя незнакомца до дворца, собственноручно затащила в купальню – война или нет, нельзя же показывать его царю в ТАКОМ виде!!!

Женщина ощутила ледяной ожог в самом сердце, когда где-то рядом с ним и в то же время невообразимо далеко от него упал на землю талисман из горного хрусталя…

В холодном поту Шиада резко раскрыла глаза и рывком села в кровати. Поджала ноги, сотрясаясь от ужаса, вытирая со лба капли, беспомощно хватая воздух ртом. Перепуганный Берад, мгновенно проснувшись, смотрел на жену круглыми глазами.

– Шиада, родная моя, что с тобой? Дурной сон? – Но едва попытался обнять, женщина брезгливо отбросила его руку, соскочила с постели и, накидывая на ходу халат, вылетела из комнаты.

Берад поспешил следом, неустанно, но не слишком громко окликая по дороге. Добравшись до молельни, куда никому, кроме нее, не было входа, согласно договоренности, Шиада заперлась, оставив мужа снаружи мучиться выбором: потребовать открыть дверь или выломать ее к чертям.

По ту сторону жрица оперлась спиной о дверь и, закрыв рот ладонью, сползла на пол, тщетно пытаясь унять судороги по всему телу. Увиденное не сон. Это было. Вот сейчас, в тот самый момент, когда снилось… когда снилось, что Агравейн погиб в бою, он и погиб в нем. Только сейчас стало бело, как полдень Илланы: все, что жрица говорила себе прежде, все, в чем убеждала себя, – ложь. Поганая, дрянная, гнусная, как самое скверное, что таится в тени и часах Шиады, именем которой ее нарекли! Ей удавалось запрещать себе думать об Агравейне только потому, что она всегда неосознанно ощущала его присутствие в этом мире. Жрица научилась жить ожиданием, потому что всегда верила и знала: Праматерь богов и людей сведет их еще.

Это тоже ложь.

Ангоратских жриц отучали от слез намеренно и неуклонно, все годы, пока те из девочек превращались в женщин. И в ту ночь, все последние ее часы до рассвета, в скромненькой комнатке замка на берегу Бирюзового озера рыдала женщина.

Спустя полтора часа вымученный Алай Далхор зашел в спальню. Камин горел, грея в и без того жаркую ночь, пропахшую гарью.

На его веку были проигранные битвы – без них не обходился ни один полководец, – но проигранных войн не было никогда.

Пожалуй, и не было бы, если бы он не потакал собственной гордости и признал: есть ценные, а может, и бесценные люди, которые хамят, наглеют и вообще всячески выказывают свое непочтение. Совсем не обязательно пренебрегать их талантами только потому, что они выбиваются из регламента общего порядка дворца и не опускают взгляда всякий раз, как его покорная дочь. Иногда достоинства человеческого ума до того велики, что перед ними перестают иметь значение все на свете недостатки людского сквернословия.

Хотя не рановато ли Алай зашелся в похвалах? Каким он стал сентиментальным… этот мальчишка еще ничем не доказал собственной ценности, а вот гонором похвастать шанса не упустил!

– Уже здесь? Хорошо. – Царь не здоровался. Упал на кровать, пристально глядя на спинку кресла, в котором сидел гость. Над спинкой только едва-едва торчала черноволосая макушка. Видимо, мужчина неотрывно глядел на огонь.

– Хотите узнать, имею ли я к этому какое-то отношение? – ехидно спросил он.

Да, черт возьми, Алай хотел узнать об этом. Но, несмотря на свое положение, несмотря на прожитый опыт, спрашивать не стал – кажется, впервые столкнулся с человеком, который плевал на все нормы, мог соперничать с ним, Алаем, в выдержке и которого царь совсем не знал, как приручить. Не меньше удивлял и тот факт, что Алаю вообще приходилось строить из себя дипломата и пытаться кого-то там приручать. Господи, а ведь этот молокосос лишь младший отпрыск какого-то там князька из глубинки!

– Хочу узнать, можешь ли ты что-нибудь с этим сделать? – сурово отозвался царь. Незнакомец хмыкнул:

– Помните нашу первую встречу…

– Можешь? – настойчивее повторил царь.

– …Вы тогда верно заметили – я не бог.

– То есть ты бессилен и все твои заверения в собственных способностях и преданности – не более чем бахвальство вздорного мальчишки? – как можно ровнее спросил царь.

Веселость мужчины в кресле мгновенно улетучилась.

– Как пасечник, которому велели собрать мед, перебив всех его пчел.

Алай уронил лоб на руки – кошмар на улицах еще не утих, еще всюду враги, и ночь никак не закончится… Завтра – или сегодня? – Сарват выдвинет требования контрибуции, если не перережет весь род Далхоров. И хорошо, если просто прирежет, ведь у Алая все же три дочери… Сбежать… нет, сбежать Алай не мог. Но битву уже проиграл… Так вот что такое отчаяние поверженного?