Последний рубеж - Алексей Крупнов

вперед, нарушая утреннюю гармонию, ломая ногами хворост и тревожа сонные ветви. Они возвращались туда, откуда все начиналось, — в суровый мятежный город. Казак свернул в лесополосу и вскоре остановился. Из лесополосы открывались изумительные виды на степь, грунтовки и ту самую трассу, где проходила украинская бронетехника. Все было как на ладони, Казак, должно быть, заранее знал план местности.

— Пока все, отдыхаем, — сказал он, располагаясь на земле. — До вечера будем здесь. И по сторонам посматривайте. Сегодня нам гости не нужны.

Чуть переведя дух, продолжил:

— Сами-то как? Как настроение? Вижу, не очень. Ну ничего… Дай бог, бизнесмены, прорвемся, потом всю жизнь вспоминать да рассказывать будете.

Он громко засмеялся и закусил травинку, ожидая реакции. Олег не выдержал:

— Слышь! Ты только что товарища боевого своего хоронил, а теперь ржешь, как сивый мерин. А чуть раньше твой товарищ четырех человек перебил — и тебе все весело?

Казак посмурнел и взглянул наверх:

— Да, Жора другом мне был. Отличный боец! Жаль его оставлять, но с ним нам было не уйти.

— Ты что, вообще людей не жалеешь? — завелся Олег.

— Каких? — улыбнулся Казак.

— Своих, чужих, всех!

— Для Жоры я уже ничего не могу сделать, а укропы по ту сторону сейчас — враги: или ты их, или они тебя. Я сюда не с гуманитарной миссией ехал, я ехал воевать. Я, Жора, Атос, Хохол, ВСУшники. Тут, если защищать себя или кого-то, — нужно убивать. А Жора. Жора мой друг, мы многое с ним прошли. Но он боец, воин, и погиб как воин! Царствие ему Небесное.

Казак снова поднял наверх голову, перекрестился и растянулся на земле.

— Я теперь о живых думаю. Ради них мы все ехали сюда…

Он закрыл глаза и затянул песню:

Не для меня придет весна, Не для меня Дон разольется, Там сердце девичье забьется С восторгом чувств не для меня.

Не для меня цветут сады, В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня.

Ярослав обнял автомат и внимательно рассматривал новоиспеченного босса. Колоссальная выдержка и настоящий трезвый расчет этого вечно прищуренного человека впечатляли. Все это вкупе передавало его попутчикам жизненно необходимую веру в счастливый конец. Он потерял вверенную ему группу, всю целиком. Блицкриг в аэропорту закончился провалом, многие из тех, с кем он участвовал в операции, погибли. Он, конечно, догадывался об этом, но этого было уже не исправить. Позади и вправду уже ничего не существовало.

— Как твое имя, Казак? — оборвал концерт Ярослав. — У тебя же есть имя?

— Казак.

— Не ври, Жора тебя Макарушкой назвал.

— Да чего перед смертью не скажешь, — буркнул тот.

— Помрешь сегодня, а свечку мне за Казака прикажешь ставить? — съязвил Олег.

— Кабы за вас никому свечки не пришлось ставить! А Жора — это отдельная песня.

— Нет, ну так не пойдет! Расскажи лучше о себе. Кто ты, откуда… Может, и вправду сегодня… О ком мы всю жизнь вспоминать да рассказывать будем? — не унимался Олег.

Казак приподнялся, облокотился о дерево и глубоко задумался.

— Долгая история. Я без рода своего ничего не значу, — наконец произнес он.

— До вечера время есть, — добавил Ярослав. — Мыто о себе уже раз десять рассказали.

Казак снова призадумался и принялся ковырять щепкой землю.

— Макаром меня зовут. Лукин Макар Степанович, 70-го года рождения. Родом из Вешек, — сухо отчитался он.

— Где это? — осведомился Ярослав.

— Шолохова же знаешь?

— Ну.

— Так это и есть его станица родная. Станица Ве-шенская, или просто Вешки. Земляки мы с ним, — сказал Казак и притих.

— Круто! Это и правда длинная история! — усмехнулся Олег. — Ну что ж, вечер, пора идти дальше?

— Лукин Степан Семенович — хорунжий Войска Донского, — выдержав паузу, спокойно продолжил Казак. — Мой прадед. В дворянах мы не значились, но службу предки несли исправно. Чин хорунжего был серьезным. Офицеры ведь в штабах не сидели, они казаков за собой водили. Но среди дворянских зато значился некий Краснов Николай Иванович, генерал и сын генерала. Умер он, правда, когда мой прадед еще босиком по станичке рассекал. Их род был самым известным в верховых станицах, хотя и сынок его родился уже в Петербурге. И вот сына красновского-то история и отличила. Звали его Краснов Петр Николаевич. Что там говорить, очень отважный был человек. В его дивизии на Юго-Западном фронте мой прадед воевал, и даже участвовал в Брусиловском прорыве, за что и стал георгиевским кавалером. А дальше, в гражданскую, мой прадед был убит где-то под Тулой в знаменитом походе Деникина на Москву. Письма писал, мол, вот-вот, большевики свои манатки собирают — но нет… Не увидел мой прапраотец того ужаса, когда Махно терзал их тылы, а против Деникина собрали все силы Красной армии. И, слава богу, не увидел он виселиц, расстрелов станичников и смерти жены от тифа. А сына своего новорожденного только разок на руках потискал, когда в 17-м домой заглядывал. Вот таков был Лукин Степан Семенович, казачий офицер с георгиевским крестом на груди.

Ну а деда моего, сироту, Лукина Макара Степановича, воспитывала двоюродная тетка прадеда на хуторе близ Вешек. Подальше от раскулачивания, расказачивания. В конце 30-х он женился и в Финскую на фронт укатил. Заделал отца моего — и укатил. Так его больше никто и не видел. Письма тоже писал. Сначала финны, потом немцы — да так и пропал старшина Лукин без вести где-то в Восточной Европе. Такие дела… А у немцев, кстати, воевал генерал Краснов. Да, тот самый Петр Николаевич Краснов — бывший атаман Всевеликого Войска Донского, а потом и начальник Главного управления казачьих войск в составе вермахта. Вот тебе и развела судьбинушка земляков! У каждого своя правда, черт побери! А что ж отец мой? А отец мой, Лукин Степан Макарович, похоже, был единственным мирным в нашем роду человеком.

Казак тихо засмеялся и, выдержав драматическую паузу, продолжил:

— Жил с матерью в Вешках. Закончил сельскохозяйственный техникум в Миллерово, да так и проработал в совхозе механизатором. Трудяга был. Но я до сих пор помню его папаху и штаны с лампасами. Нашего коня, на котором учил меня держаться, старый фотоальбом, образа в углу хаты, где он молился. Отец всегда был в душе казаком. Пил редко, но уж когда выпьет, то рот не закрывался. Вот тогда я и слушал его байки о героях, о предках наших. Эх. Умер он пару лет назад, 82 ему было. А так — две сестры у меня старшие, обе замужем, и куча взрослых племянников.

Казак усмехнулся и