Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Да куда он денется с подводной лодки, когда надо семьюкормить.

Мама встретила нас на крыльце в накинутом на плечи норковомжакете, из-под которого виднелось нарядное длинное платье. Все окна в доме яркосветились, а метрах в десяти от крыльца переливалась подсвеченная специальнымпрожектором наряженная елка. Мамуля всегда умела устраивать настоящиепраздники.

И началось! Оказывается, все уже собрались, и для полноговеселья ждали только нас. Жаль, конечно, что большинство приглашенных гостей несмогли приехать, но уж зато те, кто приехал, не утратили с годами способности радоватьсяжизни, петь и танцевать. Гвалт и хохот стоял такой, что уши закладывало. Быломного музыкальных экспромтов, и в художественную часть вечера немалый вкладвнесли бас дядя Ваня Лютц и его подруга меццо-сопрано, которая при ближайшемрассмотрении оказалась прелестной теткой лет пятидесяти с потрясающим чувствомюмора. Втроем с папой они замечательно исполнили с листа наспех написанное мнойпопурри. Ноты я привез, само собой, в единственном экземпляре, но у родителейесть ксерокс, так что быстренько наделали копий по числу исполнителей. Мамасела к роялю, я хватался то за скрипку, то за гитару, то подскакивал к маме ииграл с ней в четыре руки. Гости дружно подпевали, если, конечно, не давилисьот хохота. Одним словом, праздновали на славу.

После активной части, пения, танцев и раздачи подарков, часав два ночи, мама объявила паузу для отдыха перед «второй переменой блюд», инарод разбрелся по дому, составив небольшие «группы по интересам». Заметив, чтопапа удаляется в сторону зимнего сада в компании Мусатова и его девушки, япоспешил за ними. Вообще-то я давно хотел поговорить с отцом, но не решался,потому как предвидел его реакцию. Однако теперь он был в прекрасномрасположении духа, тем паче что, во-первых, я угодил ему с цветком, аво-вторых, он, как правило, в присутствии посторонних вел себя достаточнотактично. Бывали исключения, что и говорить, бывали-с… Но только если онутрачивал душевное равновесие, а в настоящий момент к этому не было никакихоснований.

В зимнем саду папа с умным видом возглавлял совет по решениювопроса: куда лучше всего поставить мой подарок. Андрей, как я понял, былсторонником эмпирического решения вопроса, то есть предлагал поставить горшок сцветком «куда-нибудь», в первое попавшееся место, и посмотреть, как он будет себячувствовать. Если плохо, то переставлять до тех пор, пока не найдетсяоптимальное для него местоположение. Юля же требовала найти книги о комнатныхрастениях и сначала все прочитать, а потом уже решать.

– Пока ты будешь его таскать с места на место, цветокпогибнет,– горячилась она.– Он же живой, на нем нельзяэкспериментировать.

– Мне кажется, Юлия права,– профессиональнопоставленным бархатным баритоном говорил папа, нежно поглаживая Юлино плечико.

Ах вот, значит, как! Юлия у нас права. И плечико у нее такоехрупкое, точеное, кажущееся белым-белым по контрасту с тонкой черной бретелькойвечернего топа, расшитого стразами. Ну-ну, поглядим, что будет дальше.

– Юля всегда права,– соглашался Андрей,– но, мнекажется, куда интересней наблюдать, делать выводы и принимать решения самому,на основе собственного опыта, нежели пользоваться чужими наработками. Развенет?

Как говорилось в том старом еврейском анекдоте, «и ты,Сарочка, тоже права». Вообще-то точка зрения Мусатова была мне ближе, ведь сосвоими котами я поступал точно так же. Можно было прочесть миллионы книг оповедении кошек и о зоопсихологии, но мне интереснее было напичкать квартируаппаратурой видеонаблюдения и изучать повадки моих питомцев самостоятельно,вести дневники, анализировать. Когда-нибудь я напишу свою собственную книгу окошках. Может быть, я не открою Америку и не изобрету велосипед, но уж точнополучу удовольствие.

– А вдруг цветок погибнет, если поставить его не в томесто?– возмущалась Юля.– Ну как же вы не понимаете, он – живой.Все растения живые, они рождаются, развиваются, зреют, им нужно питание и вода,у них есть нервная система. Они только двигаться и говорить не могут, а во всемостальном они точно такие же, как животные. Игорь, ну скажи Андрею, объясниему, если он не понимает! У тебя же кошки, ты должен понимать! Нельзя рисковатьживым организмом.

– Юленька, вы очаровательны,– папа приобнял девушку иотечески поцеловал ее в лобик.– Откуда в вас столько любви ко всемуживому? В наше время это так редко встречается, особенно у молодых.

Ох уж этот папа! Наверное, даже могила его не исправит. Имеятакую жену, как моя мамуля, умницу и красавицу, заботливую и преданную, живущуютолько его интересами и его жизнью, он все равно млеет от молоденькихвертихвосток. Хотя Юля, конечно, на вертихвостку не очень похожа, но все-таки…

А Юля-то, Юля! Прижалась с папиному плечу, вроде какпо-дочернему отвечает на его отеческий поцелуй.

– Я дочь адвоката, Владимир Николаевич. А мой отец всегдаучил меня, что нельзя рисковать чужой жизнью.

Папа просиял улыбкой и обратился ко мне:

– Ну а ты, сын, что скажешь? Мы тут рассуждаем, куда лучшевсего поместить твой подарок.

Я живо включился в обсуждение, потому что нужно былоподлизаться к отцу. Наконец мне показалось, что момент настал вполне подходящий,папа умилен и расслаблен, и я храбро ринулся головой в омут.

– Папа, как ты смотришь на то, чтобы выступить в клубе передмоими стариками?

– Ты что, хочешь, чтобы я перед ними пел?

Вся его фигура, не говоря уж о лице и голосе, выражаланедоумение и удивление. Ну в самом деле, как это можно? Ему, великому ВладимируДорошину петь перед каким-то там пенсионерами в каком-то там занюханномстариковском клубе. Да помыслить невозможно!

– Не обязательно петь. Они с удовольствием послушали бы твоирассказы, воспоминания. Ты много гастролируешь, общаешься с известнымимузыкантами по всему миру. И потом, ты мог бы поговорить с ними о кумирах ихмолодости, ведь ты еще Козловского застал, вы даже пели вместе в одномконцерте. Ты знал Штоколова, Гмырю, ты выступал с Вишневской и Ростроповичем.Им было бы очень интересно.

– Да ты с ума сошел!

– Почему?– невинно поинтересовался я.

То есть я-то отлично понимал, почему «сошел с ума», но мнебыло интересно, посмеет ли папа произнести это вслух, да еще при посторонних. Ябыл уверен, что не посмеет. И придется ему подбирать для отказа другиеаргументы, которые, бог даст, я сумею разбить и вытащу-таки из него согласие.

Однако я папу недооценил. Он и не думал отказываться. Не втом смысле, что решил согласиться. Он вообще не обсуждал эту проблему, аперевел разговор сразу на меня, на мою неправильно выбранную профессию, на мойзагубленный талант и на то, что я лишил его главной радости любого отца –возможности гордиться своим сыном. И тут никакие Мусатовы с красивыми молодымидевушками ему своим присутствием не помешали.