Карантин - Кэти Чикателли-Куц

Она говорит что-то мужу, который смотрит на меня и корчит такую же разочарованную физиономию.

Подойдя ближе, жена говорит:

– Место у окна – мое, у прохода – мужа. Но если вы не возражаете, можем мы сесть вместе? Никто никогда не покупает место в середине!

– О, конечно! – отвечаю.

Пытаюсь встать, но понимаю, что забыл расстегнуть ремень безопасности, сажусь обратно, расстегиваю и снова встаю. Выхожу в проход, что непросто, учитывая родителей и их ребенка. Теперь в проходе стоит длинная очередь из пассажиров.

– Эй! Семьи с маленькими детьми нужно грузить на самолеты отдельно! – кричит какой-то мужчина.

Мать проскальзывает к месту и поднимает взгляд.

– Не стоит. Не доставляйте ему такого удовольствия, – говорю я раньше, чем успеваю спохватиться.

Она смотрит на меня, а я не думая беру переноску с ребенком, чтобы мог сесть отец. Тот засовывает сумки под сиденья, а я держу крошечного малыша, который выглядит так же удивленно.

Я как-то умудряюсь проскользнуть на место у прохода и передаю ребенка обратно отцу одним плавным жестом. Не могу вычислить, кто из пассажиров кричал, но, как и сказал женщине, это неважно.

Нахожу свой ряд. Двое мужчин в костюмах и пустое место между ними. Мужчина у прохода встает, и я проскальзываю на место.

Он поглядывает на меня уголком глаза, затем оборачивается.

– Вы кажетесь мне знакомой. Такое чувство, будто я видел вас раньше. Может, вы учитесь в школе с моей дочерью?

– Меня пару раз показывали в чрезвычайных новостях. Наш хештег стал очень популярен. Мы с… другом попали на карантин. Хотя теперь оба здоровы, – быстро отвечаю я.

Он щелкает пальцами.

– Ага! Так и думал, что откуда-то вас знаю. А что там был за карантин?

– Тропический моно.

– Болезнь поцелуев?

– Да, новая форма.

– И они вот так запросто пустили вас в самолет?

– Я больше не заразна, – раздраженно отвечаю я. – А эта форма опасна, только когда болеешь. Я здорова уже почти две недели.

– При моно сильно устаешь, да?

– Очень. Такое чувство, что больше никогда не проснешься, – настолько ты усталый.

– Получили шанс отоспаться?

– Я б так не сказала.

– Ну, я был бы не прочь остаться на несколько дней в постели!

Не хочется объяснять ему, какой это ад – быть не в состоянии даже почистить зубы или хотя бы взглянуть в телефон.

– Ага! – отвечаю с деланым весельем.

Он возвращается к своему телефону, а мужчина у окна игнорирует меня весь полет, что вполне всех устраивает.

Когда приближаемся к Ньюарку, вечереет. Трудно выглянуть в окно с места у прохода, но я вижу вдали Нью-Йорк Сити. Родители рядом со мной улыбаются друг другу и прикасаются к ребенку. Мать говорит: «Дом».

Дом.

Мы приземляемся, выруливаем и подъезжаем к терминалу. На этот раз тут нет встречающей нас команды ЦКЗ.

Раздается несколько сигналов интеркома, и все встают. После первого полета все кажется таким спокойным. Вижу Флору в хвосте и машу ей. Семья рядом со мной все сидит, так что жду, пока выйдут все остальные, и, когда к моему ряду подходит Флора, встаю.

– Хороший полет? – спрашиваю.

– Лучше предыдущего.

Мы оба смеемся. Но тут особо не поговоришь. Самолет был набит, все спешат.

Когда выходишь из самолета вдвоем, есть проблема: не поймешь, когда прощаться. Если это просто кто-то, с кем ты познакомился во время полета, можно сказать «до свидания» на выходе.

И потом будет неловко сталкиваться у выдачи багажа или в очереди такси. Но там можно просто кивнуть, махнуть рукой или что-нибудь еще.

Флора должна была оказаться кем-то подобным: той, с кем я летел рядом и потом решал, как попрощаться. Может, увиделись бы потом на выдаче багажа и кивнули друг другу. Или снаружи, когда мамы забирали бы нас с парковки, мы бы посмотрели друг на друга, указали на поток машин и закатили глаза.

Но как прощаться, когда провел с кем-то тридцать дней в карантине? И когда?

Совсем забыла о том, что после аэропорта мы с Оливером расходимся в разные стороны. Нас встретят мамы, и каждый отправится в свою часть Бруклина, в свою жизнь.

Но ощущение, будто у меня уже никогда не будет жизни без Оливера. Я слышала, как он дышит, спит, чистит зубы, принимает душ, ест, разговаривает по телефону, пишет в чате, болтает с девушкой, ссорится с девушкой, расстается с девушкой.

Теперь нужно понять, как сказать ему все это, прежде чем сойдем с самолета.

Прежде чем дойдем до выдачи багажа, где нас будут ждать мамы, стоя рядом и держа воздушные шарики.

Мамы обнимают нас, я смотрю через плечо своей на Оливера, а он – на меня, и по-прежнему не знаю, что сказать, как попрощаться с ним.

И хочу поцеловать его по-настоящему. Но представить себе не могу, чтобы он хотел поцеловать меня, некогда заразную Флору, карантинейджера.

– Так приятно обнять тебя без этого дурацкого костюма! – со слезами на глазах говорит мне мама, отстраняясь. – Давай найдем твой чемодан и поедем домой.

Мы с Оливером смотрим друг на друга.

Он говорит:

– Ну, полагаю…

– Эй! Это карантинейджеры! – кричит кто-то. И хотя мы в шумном, переполненном аэропорту, люди слышат крик, оглядываются и затем замечают нас.

Я вижу свой чемодан, хватаю его, Оливер делает то же самое, и мы все бежим на парковку.

Люди выходят за нами, Оливер с мамой мчится в одну сторону, а я со своей – в другую. Она быстро отпирает дверцу машины, мы забрасываем чемодан внутрь и трогаемся с места. Я оглядываюсь на парковку, но нигде не вижу ни Оливера, ни его маму, ни их машину.

Мы больше не соседи, хоть и живем всего лишь в нескольких милях друг от друга. Да и он все равно считает меня отвратительной.

– Пока, – тихо говорю, когда наша машина заворачивает за угол и выезжает с парковки.

Интересно, астронавты так же воспринимают свои спальни, как я сейчас? Они были так далеко, столько всего изменилось, а их спальни выглядят точно, как они их оставили.

Я не тот же самый Оливер, что носил рубашку «ред буллс» из этого шкафа, и не тот же Оливер, чья обувная коробка с бейсбольными карточками стоит под кроватью.

Чего-то не хватает. Кого-то не хватает.