Свидетель Мертвых - Сара Монетт

Возможно, подобно осмеру Элитару, она до последнего верила в то, что сможет справиться сама.

Мер Ксенивар не сказал мне ничего нового о мин Шелсин, да я и не надеялся на это. Однако он сообщил, где я могу найти других ее поклонников. По-видимому, он следил за ними с той же одержимостью, как и за ней.

Это меня встревожило, и я спросил:

–Где вы были той ночью?

–Когда мне следовало спасать жизнь мин Шелсин?– горько переспросил он, даже не осознавая, что его могут заподозрить в убийстве.– Я был здесь, помогал готовиться к ежегодной ревизии. Аудиторы прибыли на следующее утро.

–Вы были очень заняты?

–Очень. Мы с братом смогли прилечь только на рассвете – клерков мы отослали по домам в полночь.

А это значило, что мера Ксенивара не было в Джеймеле в полночь и он не убивал мин Шелсин.

–Вам не приходит в голову, у кого могло возникнуть желание убить ее?

–Как могло у кого бы то ни было возникнуть такое желание? Она была такой красивой, такой талантливой.– На его глаза навернулись слезы, и он заморгал, стряхивая влагу.– Она часто ссорилась с осмером Поничаром. Они ужасно кричали друг на друга. Я спросил Арвене’ан, почему она продолжает принимать его у себя, но она лишь рассмеялась и сказала, что они понимают друг друга. Однако И’ану Пел-Тенхиора она ненавидела. Они постоянно ссорились, и мин Шелсин жутко злилась. А на Поничара – никогда.

–Как вы думаете, Пел-Тенхиор мог бы ее убить?

–Не знаю,– сказал мер Ксенивар.– Она ненавидела его, но я не знаю, что испытывал к ней он. Мин Шелсин иногда излишне… драматизировала свои чувства к другим людям.

Мне показалось, что слово «драматизировать» являлось в данном случае слишком мягким, но я уже понял, что мера Ксенивара привлекал в актрисе именно накал страстей. Она дарила послушному сыну торговца эмоции, которых ему не хватало в его размеренной жизни. Я спрашивал себя, нашел ли бы он когда-нибудь эти треволнения утомительными?

Это был один из тех вопросов, которым суждено было остаться без ответа.

Воспользовавшись указаниями мера Ксенивара, я без труда нашел осмера Поничара. Однако он отказался говорить со мной не только о мин Шелсин, но и вообще о чем бы то ни было. Осмер Поничар сказал лишь:

–Я ничего не знаю о ее смерти.

И поскольку у меня не было никаких доказательств обратного, не было и оснований заставить его отвечать на вопросы. По крайней мере, таких оснований, которые Амал’отала нашел бы вескими в случае, если бы осмер Поничар вздумал подать на меня жалобу. Судя по его неприязненному взгляду и положению ушей, я пришел к выводу о том, что он непременно пожалуется. Я не собирался ставить под удар свое расследование ради информации осмера Поничара, особенно потому, что она вряд ли была мне полезна – конечно, не считая неожиданного чистосердечного признания, но на это я рассчитывать не мог. И я отправился на поиски осмера Элитара.

Я нашел его в игорном доме неподалеку от Алой Оперы. Глаза у него покраснели, руки дрожали, и хотя он говорил со мной довольно охотно, я видел, что он думает о другом. Осмер Элитар не сказал мне ничего нового: повторял, что мин Шелсин была красивой, очаровательной и так далее. Казалось, он не винит ее в своем разорении, и я ушел, сомневаясь в том, что он потратил все деньги на нее. Возможно, причиной банкротства была его собственная страсть к игре.

Оставался лишь дач’осмер Камбешар, которого я не нашел ни в модных чайных, ни в популярных игорных домах. Его городская резиденция находилась в бывшем дворце семьи Брененада, превращенном в доходный дом. Ворота охранялись, никто не мог войти на территорию без разрешения. Я знал, что, если паж, вернувшись, скажет: «Дач’осмер Камбешар сегодня не сможет вас принять», мне останется только развернуться и уйти.

Но паж, подойдя к воротам, сказал:

–Дач’осмер Камбешар согласился уделить вам несколько минут.

На лице мальчишки было написано изумление.

Резиденция поддерживалась в образцовом порядке, как в те времена, когда здесь жили Брененада, и на каждой двери, мимо которой мы проходили, красовалась фамильная печать. Дач’осмер Камбешар обитал среди сливок общества – я узнал эмблемы домов Дживенада, Тативада, Роэтада. Я почувствовал себя еще более убогим и ничтожным, чем в чайной «Шолави». Слуги в ливреях, встречавшиеся нам в коридоре, косились на меня с таким же изумлением, как и паж.

Квартира дач’осмера Камбешара располагалась в южном крыле, на втором этаже. Для того чтобы туда попасть, нужно было пересечь просторную крышу-террасу. Вероятно, при прежних хозяевах ее использовали как бальный зал весной и в начале лета; я слышал, что старая аристократия Амало имела вкус к подобным вещам.

Дверь квартиры дач’осмера Камбешара выходила на эту террасу. Приемная была просторной и светлой, ее украшали старинные гобелены и изящная мебель из дерева элест. Дач’осмер Камбешар, сидевший в кресле у арочного окна, поднялся и произнес:

–Отала Келехар, нам доложили, что вы желаете побеседовать с нами.

Мне стало не по себе от его тяжелого пристального взгляда. Это был высокий, элегантно одетый зеленоглазый мужчина; нефритовые серьги подчеркивали цвет его глаз. Прическу украшали нити золотых и янтарных бусин, но, несмотря на теплый цвет драгоценностей, от него исходил леденящий холод.

Я сразу понял – так иногда догадываешься о вещах, которые невозможно доказать,– что если бы он убил мин Шелсин, ее тело никогда бы не нашли и мне не пришлось бы приходить в эту квартиру, похожую на шкатулку с драгоценностями.

–Дач’осмер Камбешар,– начал я,– мы благодарны вам за то, что вы согласились нас принять. Мы не отнимем у вас много времени.

Аристократ приподнял брови, но я не понял, была ли это насмешка или приглашение продолжать.

–Мы ведем расследование убийства Арвене’ан Шелсин,– сказал я,– и беседуем со всеми ее покровителями. Вам известно, кто мог желать ей смерти?

–Нет,– ответил он.– Но мы крайне мало знаем о мин Шелсин, если не считать того, что у нее был красивый голос. Она не откровенничала с нами.

Судя по его безразличному тону, дач’осмера Камбешара это вполне устраивало.

Я несколько мгновений смотрел на него, пытаясь преодолеть инстинктивное отвращение и не позволить своим чувствам влиять на суждения.

–Вы знали об ее карточных долгах?

–У нее были долги?– произнес он, снова приподняв брови. Лицо его оставалось бесстрастным.– Мы не удивлены. Она была… безрассудной.

Это было сказано с осуждением. Дач’осмер Камбешар не совершал безрассудных поступков и не стал бы сочувствовать тем, кто их совершает.

Он вообще никому не сочувствовал. Несмотря на то что в окна лился солнечный свет, мне было холодно, и я чувствовал себя так, словно пробирался на ощупь в темноте. Я помолчал немного, потом решил, что мне нечего терять, и спросил: