Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941–1945 - Сергей Михеенков

Но «женский разбой» в городе продолжался. Югославки несли тюки белой материи, матрасы, одеяла. Рядом с госпиталем находился склад медицинского оборудования и имущества.

В тот же день мы выступили из города и без боя прошли огородами и садами около полутора километров. Шли на запад. Двигались цепью. В дома не заходили. Вышли к небольшой речке. Правее начиналась деревня. А может, все еще тянулись пригороды Петровграда. Речка протекала рядом с крайним домом. Дом с садом и виноградником.

От командира роты пришел связной с приказом: дальше не продвигаться, остановиться на постой в крайнем доме. Оказывается, вперед пошел второй эшелон полка. Вскоре к нам подошли второй и третий взводы. Они тут же заняли дома рядом с «нашим».

Из дому вышел хозяин. Сказал, что свой дом он предоставляет нам, русским солдатам, на постой. Мы в дом даже не пошли, а, зайдя на террасу, тут же прикинули, что здесь, пожалуй, и разместится весь наш взвод. Если убрать лишнюю мебель – стол и стулья. Чтобы не стеснять хозяев, мы так и поступили. Хозяин позволил пользоваться наружным туалетом, но предупредил, чтобы соблюдали чистоту. В сарае лежало сено и солома. Он разрешил взять на подстилку столько, сколько понадобится. Солому мы таскали охапками, застелили весь пол, оставив только проход. Расположили отделения, можно сказать, с удобствами, каких у нас не было давно. Головами солдаты легли к стенам, а ногами к образовавшемуся проходу.

На ночь хозяин выделил нам несколько стеариновых свечей.

Малярия меня не отпускала. В сильнейшем ознобе я стоял и ждал, когда же, наконец, постелют солому и можно будет спокойно лечь. Мне постелили побольше сена. Солому – только в головах. Старые солдаты сказали, что так нужно при малярии. Они знали, что делали. Меня уложили в первом ряду, в углу. Накрыли плащ-палаткой и горной альпийской курткой. Со своей трофейной курткой я еще не мог расстаться потому, что боялся новых приступов малярии. Перед тем как лечь, я сказал сержантам, чтобы организовали охрану, выставили часовых и потом, как положено, производили регулярную смену.

Связной Петр Маркович налил мне порцию водки с солью. Водку я выпил с жадностью. И, пока солдаты готовились ко сну, малярийный озноб начал отпускать меня. Я почувствовал облегчение и слабость одновременно.

Солдаты разговаривали, вспоминая минувший день. Они долго не могли уснуть, переживая впечатления боя за город. То один подаст голос и вспомнит какую-нибудь подробность, то другой вскрикнет азартно. То начнут коллективно подтрунивать над кем-нибудь из своих товарищей, и тогда раздавался дружный смех. Как правило, вместе со всеми смеялся и тот, над кем подшучивали. Иначе не отстанут. В бою все старались держать себя достойно, знали, что потом будет «разбор полетов». И так они переговаривались, пока старший сержант Менжинский не приказал:

– Всем спать!

Сразу затихли.

Утром, по старой привычке, я проснулся раньше всех. Вышел во двор и первое, что увидел, – на виноградной лозе огромные кисти винограда. Еще висел неснятый виноград. Огромные такие кисти! И так мне захотелось покушать винограда! Я даже оцепенел на некоторое мгновение, глядя на спелую огромную кисть. Но даже притронуться к ней не посмел. Повернулся и пошел на террасу. И сразу же предупредил солдат, чтобы виноград у хозяина не трогали.

Завтрак. На завтрак старшина Серебряков принес нам горячую кашу с тушенкой «второй фронт».

Когда начали чистить оружие, на террасу зашел хозяин. В руках он держал две плетенные из лозы корзины. Он попросил себе в помощь двоих солдат и повел их в виноградник. Хозяин показал солдатам, какие кисти надо срезать.

Две полные до краев корзины прекрасного спелого, сочного, сладкого винограда – это был подарок от хозяина нашему взводу русских солдат, как он назвал нас с крыльца при первом знакомстве и как называл потом.

Видя мое состояние, он повел меня в одну из комнат. Это была спальня. Указал на кровать с чистыми простынями и теплым одеялом. Я отказался. И, отвернувшись в сторону, застегнул истлевший от пота воротник своей гимнастерки. Я давно не мылся. Случалось, мылись с мылом в речках и ручьях, когда шли без боя. Но это все наспех. Были такие речки, где больше измажешься, чем вымоешься. Бани у нас не было давно. В Силестрии проболел, баню пропустил. Так что я от чистых простыней под теплым одеялом отказался.

В этот же день старшина Серебряков привез итальянские шинели. Пуговицы приказано было обшивать таким же сукном. Мне и еще нескольким автоматчикам заменили истлевшие гимнастерки. Кое-кому досталась и обувь.

Покончив с пуговицами, солдаты расстегнули хлястики итальянских шинелей и начали скатывать их в скатки. Получалось это с трудом. Сукно итальянских шинелей очень тонкое. И на плечах у моих автоматчиков висели не скатки, а какие-то плетки.

– Да, – сказал Петр Маркович, – в этих шинелях только в пустыне и воевать.

За сараем обмылись теплой водой. Хозяин разрешил нагреть воды. Воду мы грели во дворе, на летней печи, сложенной из кирпича под небольшим навесом.

Пришел командир третьего стрелкового взвода лейтенант Петр Куличков. Мы дружили. Петр был призван из города Иванова. Там у него осталась невеста Варя, и о ней он часто вспоминал.

Петр пригласил меня к себе в гости. Его взвод стоял в соседнем доме.

Хозяин дома, где остановился на постой третий взвод, пожилой серб, встретил меня в дверях и сразу пригласил к столу. В комнате, где уже был накрыт стол, на диване сидел и ждал нас командир второго стрелкового взвода лейтенант Владимир Ведерников. Он был добрый, общительный человек. Москвич. Володя Ведерников погибнет в декабре 1944 года близ венгерского города Дунафельдвар.

На столе было расставлено шесть приборов: для троих лейтенантов и на троих хозяев. За стол села жена хозяина и его племянница.

Хозяин разлил по стаканам вино и предложил выпить за освобождение их родного города Петровграда. На закуску он выставил нарезанный тонкими ломтиками копченый свиной окорок. Угощал нас белым хлебом, вкус которого мы уже забыли.

О хлебе. Хлеб нашим солдатам и офицерам выдавали пшеничный, хорошей выпечки, формовой. Для всех трех полков его выпекала полевая дивизионная пекарня. Хозяин дома на стол положил белый подовый каравай. Я понял, что этот хлеб выпекался в частной пекарне. На дому такой большой белый каравай округлой формы не испечешь.

Пили мы и еще за что-то, уже не помню. Хозяин не хмелел. Угощая нас, он всячески старался показать, что они, югославы, и при немцах жили с хлебом, мясом и вином. Больше всех за столом говорила жена хозяина. У нее лучше получалось по-русски. И нас она понимала хорошо. Он нее мы узнали, что племянница хозяина является студенткой Белградского университета, учится на 4-м курсе на факультете литературы и языка. Мы, офицеры Красной армии, сидели и слушали ее. Что-то понимали, а чего-то не понимали. Но было в ее словах и такое, что мы терпеливо пропускали мимо ушей. Когда хозяйка заговорила об университете и посмотрела на молоденькую племянницу, мы не сразу ее поняли, но потом, поняв наконец, переглянулись с недоумением. Невозможно было и представить, чтобы в оккупированном Минске, Харькове или Смоленске немцы позволили бы учиться в вузах местной молодежи. Наши студенты были на фронте, в партизанских отрядах или оказались насильственно угнанными на работы в Германию. Имущество учебных заведений, учебные пособия, лаборатории, библиотеки оказались разграбленными или уничтоженными. А многие профессора погибли в дивизиях народного ополчения еще в первый год войны.