Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

друг другом и в их любви оставались препятствия и опасности, которые нужно было принимать во внимание и преодолевать. Но когда кроме продолжения любови не осталось других ожиданий, начались спокойные часы любви, похожие на муки агонии. Не было предполагавшихся страстей, волнения, безумия, слёз, мучений, чтобы больше любить друг друга — никаких затруднений, постоянно освежающих любовную жизнь, они даже не ревновали друг друга…

Вопреки предположениям Бехлюля, Бихтер оказалась мягкой безвольной женщиной. Она приходила в его комнату, будто соблюдала правило, что оказывало на него неприятное воздействие. Они не находили времени желать друг друга. Бехлюль, хоть и не очень ясно, замечал, что в руках этой женщины начал быть женщиной. Он был тем, в чью комнату приходили и использовали при желании. Не очень хорошо разбираясь, он считал такую любовь унижением и глубоко в сердце, даже в тайне от самого себя, чувствовал враждебность к Бихтер.

В любви этой изысканной, по его словам, женщины не хватало красоты. В любви Бихтер была покорной и настолько соглашалась со всеми ненасытными желаниями Бехлюля, что эта жертвенность, может быть, обратилась против неё и превратилась в оскорбления, которые опошляли её и подрывали уважение к ней. Бехлюлю ни в чём не было отказа, ни одно из его желаний не считалось чрезмерным. Хотя он нуждался в удовольствии получить отказ, умолять и с трудом добиваться желаемого.

Однажды ночью он захотел напоить Бихтер, чтобы непремменно получить отказ. Он надеялся, что Бихтер будет сопротивляться, не согласится на его каприз, как простая уличная женщина. Тогда для Бехлюля было бы большим счастьем суметь добиться любовного опьянения этой женщины. Когда Бихтер, наоборот, согласилась, Бехлюлю показалось отвратительным напоить её. Это осталось шуткой. Но в душе Бехлюль злился из-за того, что Бихтер не отказала.

Он не мог уважать Бихтер и это вызывало у него злость. Мужчина должен уважать женщину, чтобы по-настоящему любить её. Он не преминет унизить женщину, потерявшую уважение, даже если сильно влюблён. Опасаясь чётко разобраться в своих чувствах, Бехлюль начал видеть в Бихтер женщину, которая убегает из семейной спальни и ложится в постель другого, поэтому ночью, сидя в кресле рядом с печкой и просматривая страницы безжалостной критики женщин Поля Бурже, он и желал появления Бихтер, и боялся его.

Если бы Бихтер обиделась на него, если бы они несколько недель, да, всего несколько недель, были обижены, если бы Бехлюль много дней ждал подходящего случая, чтобы увидеть её на пять минут наедине и заставить простить его, если бы затем они в слезах снова бросились в объятия друг друга, он не думал бы сейчас о том, о чём невольно думал.

Последние дни этой любви на один сезон оказались для Бехлюля началом периода, когда его чувства ещё не прояснились до такой степени, чтобы ясно понять, что он начал испытывать скуку в любви, но он невольно находил изъяны, в которых можно было обвинить любимую женщину, мечты, украшавшие её в начале любви, теперь поблёкли, а причины, когда-то придуманные для любви, постепенно становились причинами не любить. В глазах Бехлюля Бихтер была всё той же изысканной и избранной женщиной. В том, как она одевалась, говорила, сидела, раскрывала веер, прикрепляла вуаль, одним взмахом пальцев придавала волосам форму, менявшую выражение лица, вскидывала брови с улыбкой, образовывавшей маленькую ямочку в уголке губ, превращала обычные слова в прекрасные стихи, в тысяче прелестей, состоявших из таких мелочей, сохранялось то же воздействие, которое появилось, когда он впервые увидел её. Он знал, что никогда не перестанет желать этой женщины. Но лёгкость, с которой возникла и продолжалась эта любовь, удобство безопасного, без происшествий и шума занятия любовью оставляло столько долгих свободных часов в полноте этого блаженства, что он находил время подумать.

Замечая, что иногда думает про себя, он вздрагивал и не хотел думать. Если в любви замолчит сердце и начнёт говорить разум, эта любовь похожа на больного ребёнка, в жилах которого вместо чистой крови текут ядовитые лекарства. Он не позволял себе думать, чтобы не пускать ядовитые лекарства в вены драгоценного больного ребёнка.

Сколько раз в раздумьях он винил Бихтер за лёгкость, с которой возникла и продолжалась эта любовь. Он считал непростительной виной то падение, которое однажды вечером произошло в его комнате в самый неожиданный момент из-за двух опасных слов, которые он осмелился сказать. Бихтер даже не дала Бехлюлю времени применить его умение. Растерянный подобно артисту, которому апплодируют прежде, чем тот успел показать своё искусство на сцене, он обнаружил Бихтер в своих объятиях. Женщина, которая досталась ему так легко, продолжала отдавать свою любовь с той же лёгкостью. Даже краткий период душевных страданий, последовавший за первым падением, казался Бехлюлю плохо поставленной комедией, которая оборвалась, когда вдруг опустился занавес. С тех пор Бихтер будто вовсе не чувствовала порочности и постыдности этой любви. Но сейчас Бехлюль чувствовал эту порочность и постыдность. Сколько раз держа её в объятиях, он вздрагивал и испытывал желание сказать: «Неужели Вы не чувствуете, что эта любовь является чем-то грязным!» Он прощал себя и причины, которые он находил, чтобы простить себя, становились поводом ещё больше винить Бихтер. Женщина, которая пришла и взяла его, продолжала это делать, а себя он невинно видел безгрешным орудием убийства в её руках.

Пока его разум был занят исследованием ответственности этой запретной любви, он вдруг отвлекался и находил фразу, чтобы защитить свою любовь от своих мыслей:

— Мужчины! — говорил он. — Они никогда не довольны и если не хотят больше любить, то ищут как унизить бедных женщин, взвалить на них вину за отсутствие любви после того, как находят способ возложить на них вину за падение и скуку.

Между тем не любить Бихтер казалось ему непоправимым уроном. Он сравнивал эту женщину с прекрасным любовным нектаром, который будет продолжать пить даже после того, как насытился. Он был уверен, что захочет её в ту минуту, когда потеряет. Бехлюль был похож на больного врача, который измеряет собственный пульс. Но болезнь продолжалась как тайное извержение глубокого вулкана.

Даже в Фирдевс Ханым он находил повод для унижения Бихтер. Эта женщина, когда-то являвшаяся самым ярким лицом светской жизни Стамбула, теперь казалась Бехлюлю такой странной, именно отвратительно странной с её нелепым безумным стремлением оставаться привлекательной, что весь блеск жизни команды Мелих Бея как будто окутывали облака солнечного затмения, тени которых скрывали именно лицо Бихтер на неясном горизонте вдали. Мать казалась следующей страницей для дочери. Он неотсупно представлял, как она тоже сжимала руку ребёнка