Борис Гребенщиков: навигатор или истребитель? - Дмитрий Львович Быков

ты есть такой и чего ты стоишь. Это тоже, в общем, вызывает у нас определённую гордость, потому что нам очень нравится, когда она нас пугает. Мы сразу же осознаём свой масштаб непосредственно от этого зависящий.

Было бы неправильно, конечно, не сказать о любовной теме у Гребенщикова, и удивительное дело, любовная тема у Гребенщикова это, рискну я сказать, абсолютный апофеоз мужского эгоизма. Вот здесь все посмотрят на меня с крайним недоумением — да как же это так? Ведь Гребенщиков — это песни молитвенного отношения к женщине.

Да вот так, отвечу я, они молитвенные именно потому, что это нам нужно, то состояние, в которое она нас вводит. А реальная женщина у Гребенщикова отсутствует абсолютно. Помню, кстати говоря, как я спросил Александра Житинского, когда мы тоже ездили в гости к Гребенщикову: «А как вы думаете, Масса, а БГ, вот он любит кого-нибудь сейчас?» Житинский посмотрел на меня обычным своим скептическим взором и произнёс: «Бэзумно».

Мне всё стало понятно. Вот действительно трудно, очень трудно представить себе Гребенщикова, который был бы искренне влюблён в земную женщину. Одна из самых моих любимых песен Гребенщикова, которую я обычно в известном лирическом состоянии находясь, завожу курсу домашних раз шесть-семь, это, конечно «Та, которую я люблю». Песня такого удивительного качества, что она спасла даже фильм Сергея Соловьева «Нежный возраст».

Она звучит там в финале, и после этой песни как-то прощаешь все сразу и фильму, и Соловьеву, и своей жизни. Про Гребенщикова нечего и говорить. Он пришел, спел, и жизнь стала возможна.

Снился мне путь на Север,

Снилась мне гладь, да тишь.

/Какой соблазн сразу же это запеть, чтобы окончательно вызвать у вас отвращение к этому тексту./

И словно б открылось небо,

Словно бы Ты глядишь,

Ангелы все в сиянии

И с ними в одном строю

Рядом с Тобой одна —

Та, которую я люблю.

И я говорю —  Послушай,

Что б ты хотел? ответь —

Тело моё и душу,

Жизнь мою и смерть.

Всё, что ещё не спето,

Место в твоём раю:

Только отдай мне ту,

Которую я люблю.

Заметьте, той, «которую я люблю», здесь нет, она названа, но она отсутствует. Конкретная земная женщина здесь не нужна, здесь нужно то состояние, в которое она вводит лирического героя.

И, кстати говоря, именно поэтому большинство русских любовных романов и большинство русских отношений, они как раз и строятся из абсолютно возвышенного, часто боготворящего отношения к жене, и полной откровенности в поведении с ней, и откровенного свинства в поведении с ней.

Об этом было замечательное стихотворение одного славного петербургского поэта, тоже Григорьева, Геннадия Григорьева, в честь которого была названа Петербургская Григорьевская премия.

Там идёт рефреном, как бы я с этой женщиной жил, он долго перечисляет, как бы он с ней жил. А венчается это истинным петербургским четверостишием. Не забудем, что и БГ принадлежит к той же традиции питерского иронического андеграунда.

И теперь, не в мечтах, наяву,

Не в виденьях ночных, а на деле

Как я с женщиной этой живу?

Да как сволочь, глаза б не глядели.

Вот в этом, кстати говоря, основа гребенщиковской поэтики в любовной теме. Земная женщина только мешает видеть свой небесный прототип. И лучше бы её совсем не было. Вот лучше бы она появлялась, быстро всё готовила, потом бы мы с ней «это» делали, а лучше бы не делали, даже, может быть, просто бы поспали, потому что все ужасно устали, в конце концов. И потом бы она куда-нибудь девалась, так, чтобы я мог её спокойно боготворить, без вмешательства грубой земной реальности. У Гребенщикова эту женщину могут звать Елизавета, а могут звать Аделаида и она будет при этом звезда. А может она быть Таня, и совершенно не важно, как она называется в реальности, а может быть Мария, а может быть Ворона, и она никогда не называется по имени конкретно, она не имеет конкретных черт, она нужна нам для того, чтобы испытывать определённое состояние, она в общем проекция Бога, данная нам в ощущении, иногда в ощущении самом брутальном, самом чувственном. Как замечательно сказал Александр Эткинд, которому я тоже передаю большой привет: «Всякий большой поэт тему отношений с Богом разворачивает, как тему отношений с женщиной».

Тут и блоковская вечная женственность, тут и лермонтовская негодующая «за всё, за всё тебя благодарю я», обращённая, конечно, к Богу, но прикрытая женщиной. Женщина — это, на некоторой степени, псевдоним жизни. И поэтому, когда Гребенщиков обращается к ней, он любит её вчуже. Кушать люблю, а так — нет. Жизнь, в принципе, когда её живёшь — ужасна, а когда о ней подумаешь — прекрасна. И так, и хочется всегда за неё поблагодарить.

Именно поэтому реальность присутствует в текстах Гребенщикова всегда так опосредовано. Тема любви к женщине — это тема любви к себе, влюблённому в эту женщину. И давайте назовём вещь своими именами, в хорошей лирике это всегда так. Мы любим женщину не за те ощущения, которые она нам даёт, после этих ощущений нам чаще всего хочется исчезнуть,  а мы любим её за те ощущения, которые она в нас вызывает, за те чувства, которые она в нас вызывает. Поэтому любовная лирика БГ — это всегда любовная лирика, обращённая к себе, влюблённому в женщину.

Теперь ещё одна тема, о которой я, к сожалению, тоже не могу не сказать, потому что тема довольно мрачная. Я очень часто получаю заказ на лекцию, допустим, о Янке Дягилевой или, чаще всего, о Башлачёве.

Я должен с ужасом признать, что я откровенно не люблю вот этого поэта, при том, что я очень его уважаю, считаю его замечательным автором, но он мне абсолютно не близок. А близок мне Гребенщиков, хотя в творчестве у Гребенщикова очень часто встречаются такие слова, как Кострома, Архангельск, Самара, Тверь, на пути из Калинина в Тверь.

Образы кроткой русской провинции, чаще всего северной, вот того северного направления, которое начинается с Твери и заканчивается где-то Мурманском, Архангельском и так далее. Но, вот, например, у Башлачёва мы не найдём слово «Череповец», хотя он оттуда родом. Просто Башлачёв живёт в Череповце, и поэтому ему незачем петь. В некотором смысле Башлачёв и есть Череповец. А Гребенщиков — это всё-таки Петербург. И вот за это я его люблю. Русская тема у Гребенщикова — это взгляд беспечного русского бродяги (иногда через два «г»), но не образ человека там живущего.

И единственный смысл, единственный шанс любить всё это — это там не жить. Для того, чтобы любить русскую провинцию и посвящать ей поразительно глубокие слова, например, чтобы написать человека из Кемерово, жить в Кемерове не надо. В некотором смысле трагедия Башлачёва заключалась в том, вот сейчас, наконец, дам формулу, что он смотрел на русский мир без культурной дистанции.

Воспринимать же этот русский мир, значит, стать его частью. То есть нормальное состояние такого человека – это смерть, к которой он в конце концов и приходит как в высшей точке совершенства. БГ, слава Богу, этой культурной воздушной подушкой обладает. Он ездит по России именно в поезде на воздушной подушке. Это воздушная подушка, это культура, это ирония, это огромная ироническая дистанция. И когда он пишет про Кострому — mon amour, он, конечно, любит её очень сильно за её кротость, а может быть и за её пьяное зверства, которое он тоже хорошо понимает, но он всегда находится вне, это петербуржец, который по этой провинции ездит. Вообще говоря, провинциальность петербургского мира, это тоже отдельная тема, о которой стоило бы поговорить, и дай Бог, чтобы в аудитории не было ни одного петербуржца, потому что они все, кроме Городницкого, очень болезненно на эту тему реагируют. Но если вспомнить формулу самого