Добровольцы и ополченцы в военной организации Советского государства. 1917—1945 гг. - Алексей Юрьевич Безугольный

школе»[841]. «В первое время для нас не ясно было, где будет находиться дивизия. Мы предполагали, что дивизия будет расположена в районе, что это будет тыловое ополчение…» – отмечал в 1943 г. в интервью сотруднику комиссии Минца 1-й секретарь Фрунзенского райкома партии Москвы П.И. Богуславский[842]. Именно в таком духе москвичи получали разъяснения от должностных лиц: «Нам говорили, что мы едем в тыловое ополчение…» (18-я Московская дивизия Ленинградского района)[843]; «Объяснили, что народное ополчение должно было в тылу помогать», – заявляли ополченцы, ссылаясь на свои парткомы (13-я Московская дивизия Ростокинского района)[844]. Аналогичная информация поступала из районов Подмосковья, формировавших ополченческие батальоны[845].

В итоге, сообщал 20 августа 1941 г. заместителю начальника Главного политического управления РККА Ф.Ф. Кузнецову член Военного совета МВО К.Ф. Телегин, «пока дивизии формировались и находились в Москве, эти люди не давали о себе знать так остро, рассчитывая, видимо, на более легкие условия службы. С выходом дивизий на Можайскую линию и особенно с передачей во Фронт резервных армий, когда люди встретились с рядом трудностей походно-боевой жизни, поток всяких заявлений и жалоб значительно увеличился»[846].

Наконец, далеко не единичны свидетельства того, что недобросовестные руководители предприятий намеренно избавлялись от ненужных, больных и престарелых работников, отправляя их в ополчение. «Некоторые организации, – докладывал 14 июля 1941 г. в Управление политпропаганды МВО заместитель командира по политчасти И.А. Анчишкин, – в погоне за количеством направляли в дивизию людей, среди которых оказалось немало лиц, совершенно не пригодных к военной службе. В результате такого подхода в одном только 61-м полку было отчислено по инвалидности за 7 и 8 июля около 25 процентов личного состава полка, а по некоторым ротам – около 40 процентов. Такие организации, как Райпищеторг, Мебельторг, завод им. Бадаева и др., направляли в народное ополчение инвалидов с протезами, с переломанными позвоночниками; с тяжелыми грыжами, лиц, больных сифилисом, гонореей, психически больных, туберкулезных»[847]. В 18-й дивизии народного ополчения Москвы, по словам ее комиссара полковника А.П. Логинова, отсеву по состоянию здоровья подлежало «чуть ли не до 30 процентов наличного состава, вышедшего из Москвы». Однако отсев растянулся на несколько месяцев, поскольку признание такого большого числа негодных к строю людей «явилось бы опорачиванием работы гражданских организаций [формировавших дивизию]»[848]. Встречались и те, кого администрация прямо дезинформировала или скрыла, куда именно посылает. Например, одним работникам говорили, что их отправляют в эвакуацию, других вообще ни о чем не информировали[849]. «Некоторые из них (ополченцев. – Авт.), заявляют, что якобы их зачислили в народное ополчение против их желания», – отмечали проверяющие военного ведомства[850].

В этом также видятся причины отсева тех, кто не годился для военной службы. Впрочем, многочисленны и свидетельства обратного. Ополченцы, чье состояние здоровья или возраст не позволяли полноценно нести службу, всячески сопротивлялись отчислению их из части и нередко добивались своего: «В моем взводе был комсорг одного из факультетов сельхозинститута Гоша Корнев, – вспоминал ленинградский ополченец И.З. Френклах. – Он страдал открытой формой туберкулеза, харкал кровью в буквальном смысле. Ему предлагали вернуться в тыл, но он отказался и вскоре погиб в одном из первых боев»[851].

Отсев по состоянию здоровья был далеко не единственным способом вернуться в «первобытное» состояние. Например, в тыловых истребительных батальонах и ополчениях, размещавшихся по месту формирования, по согласованию с командованием практиковались замены необходимых специалистов на менее ценных сотрудников тех же предприятий[852]. Также нередкими были факты отзыва особо ценных специалистов или учащихся на дефицитные специальности для продолжения работы или учебы. Для осуществления такого отзыва необходимо было ходатайство самого высокого уровня, как правило наркома или его заместителей. Это занимало, как правило, несколько месяцев, когда многие ценные кадры уже выбывали из строя. Бывший военный летчик-бомбардировщик Б.Д. Давыдов вспоминал, как в начале 1942 г. с фронта под Ленинградом были отозваны для завершения учебы несколько оставшихся к тому времени в живых курсантов, отпущенных в начале войны добровольцами в ополчение[853].

Еще один, весьма оригинальный путь добровольца домой заключался в том, что отчисление из ополчения могло быть мерой общественного порицания нерадивого бойца – он с позором изгонялся из воинского коллектива за какой-то проступок. Практики остракизма у ополченцев применялись, как правило, на ранней стадии формирования добровольческой части. Собственно, они были возможны только в этот, «романтический» период становления ополчения, когда оно само воспринималось как воинский коллектив для «лучших людей». В дальнейшем элементы самостийности неизбежно вытеснялись крепнувшим аппаратом убеждения, принуждения и репрессий – командным составом, политорганами, партийными организациями, особыми отделами и трибуналами.

Процедура остракизма, отторжения недостойных членов вырабатывалась стихийно в первые недели войны. Один случай дошел до нас в красочных подробностях. Бывший заместитель командира по политической части 7-й дивизии Бауманского района Москвы А.Л. Банквицер излагал его так: «Один боец заявил, что он не согласен идти в народное ополчение. Я его немедленно отправил обратно (то есть домой. – Авт.). Так ему и заявил, что нам таких … не нужно»[854]. Чтобы не быть обвиненным в самоуправстве, Банквицер решил заручиться поддержкой сослуживцев бойца: «Его поведение вызвало резкий отпор со стороны рядовых бойцов. Бойцы категорически потребовали: отправьте его обратно, чтобы он не марал нашего подразделения»[855]. В итоге, по словам Банквицера, когда происшествие дошло до первого секретаря Бауманского райкома А.М. Чистякова, тот сначала «отнесся отрицательно… но, узнав о том, как реагировала на это поведение масса бойцов, он согласился, что правильно было прогнать его из рядов народного ополчения»[856]. Следует отметить, что случаи нежелания служить в ополчении были далеко не единичными и в данном случае нерадивый боец пал жертвой темперамента политработника Банквицера, отличавшегося горячностью и вспыльчивостью[857] и даже попавшего как нарицательный пример (по другому случаю) в приказ наркома обороны[858]. Бойцы сами могли выступить с инициативой изгнания позорившего подразделение сослуживца. В начале июля в 3-м полку дивизии народного ополчения Ленинского района Ленинграда[859] один доброволец «напился пьяным». «Это возмутило товарищей с завода им. Матвеева, – сообщалось в политдонесении в политотдел ЛАНО. – И они по своей инициативе вынесли решение с просьбой к командованию изгнать из его рядов народного ополчения». После этого было проведено общеротное собрание, подтвердившее решение группы бойцов и вновь ходатайствовавшее перед командованием об увольнении пьяницы, что в итоге и было сделано[860]. В середине июля для этих целей в частях народного ополчения стали создаваться товарищеские суды[861]. Изгнанием занимались не только ополченцы в инициативном порядке, но и местные власти. Говоря о