Эмбрион. Слияние - Юрий Мори

Кольцо дороги впереди пусто. Раньше не протолкнуться от машин было, вон АЗС даже сбоку построили на месте совсем уж легендарного Птичьего рынка – Денис его не застал, только от матери слышал, что был такой. Отсюда можно свернуть направо, к Северному району, да только делать там нечего, или налево – там недалеко до водохранилища. Не дай бог к нему сунуться, сплошная радиация. Она везде, конечно, невидимая, безвкусная. Даже ничем не пахнет. Но ближе к воде – чистая смерть. Денис видел, как умирают от лучевой, уж лучше чума. Белая, синяя, серо-буро-малиновая – без разницы. Быстрее, а это плюс.

Людей не видно. Мало их осталось, а в этих краях и подавно – если только в парк кто пойдет за дровами, а так – что здесь делать? Станцию переливания крови разграбили в самом начале, какое-то мутное строительное управление – тоже. И остались редкие живые в нищих квартирах, а у них и брать нечего.

Скрипя снегом, Денис вдруг подумал: а ведь правда, что у них с матерью брать? Топор и три кастрюли? Для кого-то и это ценность, но боги пока миловали.

Вон бредет кто-то. Отсюда и не понять – мужик или баба, одеты все во что придется. Заметил Дениса, дернулся, свернул бегом к частным домам. Страшно ему, наверное. Или ей. Топор у него за поясом опять же…

К вокзалу придется идти той же дорогой, что и испуганному встречному. Еще подумает, что за ним охотятся, нападет сдуру. Денис остановился и подождал. Пусть убегает, нет до него никакого дела.

Поднялся ветер, закружил мусор под ногами, сыпанул снегом в лицо. Неприятно. Но идти надо. Сырые дрова из парка таскать можно, но так себе добыча, а вот с полмешка угля – товар царский. Можно часть махнуть на картошку, Летчик где-то берет, паразит. На уголь поменяет, еще бы! А картошка – это жизнь. Несколько дней, неделю, а там и весна. Мать же сказала. По радио врать не будут…

Станция осталась одна. Штаб восстановления Воронежа. Там и новости, и музыка иногда для поднятия настроения, и советы с рецептами. Чай из коры вон какой вышел, сам бы не поверил раньше!

А вчера – батарейки они экономят, но вечерняя программа – святое, сказали, что страна жива. С колен подымается, не только родной город восстановим, но и Москва оживает. И Питер. Даже из Геленджика вести есть – выжили люди. Выжили! Рыбу ловят, в бывших санаториях беженцев размещают. Прямо у моря, с видом на подкову бухты с верхних этажей. Вот где красота, да и теплее там должно быть.

Не подо льдом же они рыбу ловят.

Во рту Дениса возник забытый вкус жареного хека – тяжелый, с примесью пригорелой муки, но до боли желанный. Парень сплюнул тягучим комком на снег, стараясь избавиться от наваждения. Рыба… Море… Синее, акварельное, как он запомнил из детской еще поездки, постоянные гребешки волн и нагло орущие над головой птицы. А в шторм оно чернеет, будто обидевшись на людей, набирает тревожного блеска и становится злым.

И солнце… Вот оно падает в воду, делая мир вокруг темным, а вот – с утра – восстает из мертвых. И новый день для всех. Каждый раз – новый день.

Здесь же теперь над головой вечные серые облака. Свинец и холст, некрашеная безнадега послевоенной пустоты вокруг и в душе. Пришлось сплюнуть еще раз. Привкус жареной рыбы сменился на горечь, но так даже лучше.

Денис спустился по улице, свернул правее. Прямая дорога к станции. Хоть и страшно, но есть там одна лазейка, есть. Не первый раз же идет. У каждой дыры в заборе автоматчика не поставят. Вот и последняя улица, которую надо пересечь. Дальше очень тихо и очень осторожно. Лучше ползком, но Денис боится, что начнет кашлять. Вот тупичок, всего по три дома с каждой стороны, столбы – серые, с провалившимися кусками бетона и давно мертвыми фонарями сверху, и забор вокзала. Ржавая колючая проволока в четыре ряда в высоту, основательный такой забор.

Не влезай – убьет.

Но если свернуть влево и пройти вдоль одного из домов, видно, что чьи-то заботливые руки сделали подкоп. Узкий крысиный лаз, куда он в куртке и не просочится. Значит, долой куртку. Топор тоже ни к чему, не в лесу, а вот веревку и мешок – с собой. Денис беззвучно взывает к богам, которых нет, и трижды плюет через плечо. Теперь можно лезть.

Вокзал огромный. Целые улицы навсегда остановившихся вагонов, ржавые рельсы под ногами то сходятся, то разбегаются в стороны. Шпалы, несмотря ни на что, так же пахнут креозотом. Этот запах въелся намертво в сам воздух, прибит к нему коваными костылями. Тишина сама воняет железнодорожным кладбищем и жутковатым сладким ароматом мертвечины. Или это какая-то химия на путях разлилась?

Денис ползет, не обращая внимания ни на что – руки в крови от попадающегося на земле стекла – откуда оно здесь? – мешок за поясом цепляется за выступы металла. До угольных вагонов недалеко, но это бесконечная дорога. Медленная, как жизнь. Тяжелая, как смерть.

В стороне перекликается охрана. Голоса грубые, хриплые – как у него самого сейчас. Хочется тоже что-нибудь гаркнуть, но нет. Потом. Некогда.

Тяжелые нижние створки вагона открыты наполовину, за ними блестит уголь. Брать надо мелкие куски, так и в мешок проще уложить, и под забором обратно вытянуть легче. Руки онемели, холодно возиться с угольком, но не отступать же. Денис оглядывается время от времени – никого. Снова выбирает кусок помельче и сует в мешок. Половина. Надо остановиться, иначе не утащит добычу, но жадность шепчет на ухо: «Еще кусок!»

Это же – тепло. Это картошка для мамы и для него самого. Наконец он тормозит. Мешок набит на три четверти, не поднять. Волочить по земле – значит порвать последний пригодный…

– Здорово, пацан! Воруешь, значится?

Денис застывает над мешком на корточках. Ни слова сказать, ни голову повернуть. За шиворот словно кипятка плеснули, и он медленно стекает струйками куда-то к заднице.

– Отпусти… – хрипло шепчет он, не оборачиваясь. – Мать замерзнет. И картошку еще…

– Ничего себе, – ухмыляется невидимка. – Мы тут кору жрем в пайках, а у тебя картоха? Ну-ка встал!

Голос крепнет, в нем появляется собачья злость к нарушителю. Теперь точно все.

Денис медленно – иначе сразу пуля в спину – поднимается на ноги и оборачивается. Хмурый мужик с автоматом, небритый, без одного переднего зуба щерится на него. Ствол почти в упор. Не сбежать, не дернуться.

К держащему его на прицеле охраннику выныривает из-за вагона напарник, щелкает предохранителем.

– Воришка? Я думал, всех положили уже.

– Да нет, лезут. Я за этим от забора следил. Полз, что твоя лягушка.

Оба смеются. Сыто, довольно. Сомнительно, что на коре они такие отъевшиеся.

– Здесь? – уточняет щербатый у приятеля.

Без слов понятно, что обсуждают место его, Дениса, смерти. Вот так вот запросто.

– Да ну, тащить потом… Если б при попытке к бегству, а так к капитану отведем. Бери мешок, малый, как раз в каптерке заканчивается. Поработаешь на возрожденный Воронеж!