"Царство свободы" на крови. "Кончилось ваше время!" - Алексей Волков

— И я о том же. Как и о том, что полной свободы не бывает. Во всяком случае, долгое время. Даже в столь прославляемом вами Феврале масса народа угодила за решетку — из-за симпатий к старой власти. А многие поплатились за эти симпатии жизнью. Лучше соображай, было что-нибудь кроме вчерашнего митинга?

— Не знаю, — Писаревская явно не лгала. Она была не главной среди протестантов, и ее допускали не до всех дел. Разговоров же, как всегда, велось столько, что разобраться, какие из них станут делами, было невозможно.

— Простая мысль, — пояснил Кротов. — Или есть нечто, за что могут арестовать, или это лишь своего рода демонстрация, что будет, если… Так сказать, предупреждение, мол, больше так, ребята, не делайте. Но в обоих случаях тебе лучше быть подальше отсюда.

— Там мои товарищи! — решительно произнесла Писаревская, направляясь к зданию.

— Но этим ты лучше им не сделаешь. Зато твои противники порадуются улову. Ты же не хочешь доставить им удовольствие?

Он в два шага догнал, преградил путь.

— Дина, подожди немного. Поверь немолодому человеку: там ты сейчас не нужна. А в любой борьбе важнее победа, а не коллективное страдание. Пройдем немного дальше, посмотрим, что будет. Какое-то время у меня еще есть.

По его прикидкам, время это — не больше тридцати минут. Не считая дороги до Кремля. Если поймать лихача или мотор, может, удастся выиграть еще минут десять. И это все. Но бросить девушку сейчас нельзя.

— Ты не понимаешь. Если начнутся аресты, то меня арестуют дома, — но они уже проходили мимо редакции, и новоявленная охрана лишь слегка покосилась в их сторону.

— Почему же сразу аресты? Под них основание требуется. Вот обыск может быть наверняка. Потому если дома что-то есть, советую уничтожить. А лучше — никогда не хранить ничего компрометирующего. Опять-таки по личному опыту. Не думаю, будто нахождение на митинге может служить основанием для задержания.

Но сам он в последнем был отнюдь не уверен. Не старая власть, когда выполнялись законы и действовали суды присяжных.

Писаревская задумалась. Она перебирала в памяти хранимое дома и прикидывала, что из этого может послужить в качестве обвинения.

Разные поколения — разные судьбы. Кротов некогда верно служил трону, согласно духу и букве присяги. С политическими он практически не сталкивался, никаких преследований не опасался. Зато после революции вдоволь познал унижения, выпавшие на долю людей, подобных ему. Уже потом сама логика жизни привела его к осознанию необходимости борьбы. Кто ищет, тот обрящет. Кротов был не первым, кто примкнул к Покровскому. Зато когда примкнул, ни разу не попытался посчитаться с капитаном в чине. Это же не правильная война, и опыт окопов и кавалерийских атак играл отнюдь не решающую роль. А выпадавшие порою поездки по вполне реальным документам лишь сделали офицера осторожнее, приучили обращать внимание на каждую мелочь.

В отличие от Кротова, Писаревская старой власти не служила. Однако побороться с ней тоже не успела по молодости лет. Революцию она, как и большинство ее соплеменников, встретила восторженно. Благодаря отцу, человеку, сумевшему закончить юридический факультет, училась Дина в обычной гимназии, к религии предков была равнодушна, однако некоторые ограничения старых лет ее оскорбляли кажущейся несправедливостью. А тут мгновенно исчезла пресловутая черта оседлости, семья сразу перебралась в Москву а равноправие, не национальное, это пришло сразу, половое, потихоньку становилось все реальнее, и девушка смогла зажить самостоятельно, ни от кого не завися.

Справедливости ради, русские друзья и подруги революцию тоже встретили восторженно, окунулись в нее с головой, так что национальность особой роли в оценке не сыграла. Как не сыграла она в некотором последующем разочаровании. Нет, сама революция критике не подлежала. Просто хотелось несколько иного. Спокойной жизни, в которой любой достойный человек с легкостью занимает заслуженное им место в социальной иерархии. А тут как-то все повернулось так, что деньги стало зарабатывать труднее, большие же не особо приветствовались. Был и такой период, когда отдельные граждане собирались в толпы и предлагали достойным людям поделиться добром с людьми недостойными. Да и сейчас с трибун порою доносились слова о некоем всеобщем равенстве и о том, что с богатыми людьми надо покончить раз и навсегда. И это отнюдь не радовало. Собственно, против подобных лозунгов и собирались митинги тех, кто хотел жить лучше, сообразно с талантами. Равно как и против ограничений свобод, всесилия Комитета, в который вдруг стали попадать не одни бывшие сатрапы и махровые контрреволюционеры, а обычные люди, разделявшие идеалы революции, но и требующие уважения к завоеванным правам.

Теперь девушке стало впервые не страшно, нет, напротив, ей даже хотелось еще больше окунуться в омут борьбы, но в то же время в душе возникло некое тревожное чувство. Неужели все закончится так скоро? Один день, а дальше — камера, долгие разбирательства, а то и некий срок? Пусть оставшиеся на свободе продолжат дело, наверняка будут какие-то протесты, требования освобождения, только ведь придется сидеть вместе с уголовницами, и хорошего в том откровенно мало…

Может, действительно немного поберечься? Ведь оставшись на воле, она сделает гораздо больше, чем за решеткой? Одна часть души звала отважно броситься в редакцию, разделить участь друзей, другая призывала пройти мимо, сделать вид, будто оказалась в этом районе совершенно случайно. И какую часть слушать?

Кротов тоже думал. О том, как уберечь спутницу. Шансы были какие-то хлипкие, ненадежные. Да, сам он неожиданно вновь оказался в армии, да еще вдруг попал в окружение главы государства, только это ведь пока ровным счетом ничего не значило. Попадешь под подозрение — и в два счета вновь окажешься в знакомой камере, только уже без особой надежды вылезти оттуда когда-нибудь. Пусть новый президент был в какой-то степени обязан Кротову жизнью, только много ли стоит благодарность политика? Пока верен или кажешься таковым — да, можно рассчитывать на поддержку. А если нет?

Не о своей судьбе речь, но как защитить женщину? И времени уже практически нет.

— Знаешь, — вдруг решился Кротов. — Я понятия не имею, где окажусь в ближайшие часы. Может, меня оставят на какое-то время в Москве, все-таки мобилизация — это просто много работы, и далеко не все сразу будут посланы на фронт. А может, я через какой-нибудь час буду уже в поезде, спешащем не в одну сторону, так в другую. Если здесь, то ты можешь всецело рассчитывать на меня. Все, что в человеческих силах и за их пределами. Однако собой располагать я не могу. В общем… — Он невольно замялся. — Есть один способ.

— Какой? — машинально поинтересовалась Писаревская. Ее мысли витали где-то далеко. Очевидно, позади, в оставшейся за спинами редакции.

— Мы можем расписаться.

— Что? — Большие глаза уставились на Кротова, и тому едва хватило воздуха.

— Ты не подумай. Ничего такого. Однако в самом худшем случае ты сможешь сказать, что являешься супругой полковника. Не думаю, что они посмеют в таком случае тебя задержать. Пусть только попробуют! Особенно — в дни войны.