За родом род - Сергей Петрович Багров

получив расчет за корчевку, уехала из поселка. Леонид Алексеевич стал забывать о своей докладной, как вдруг в бухгалтерии появился прораб леспромхоза Григорий Гурьевич Чаров, очень стремительный, мелких размеров мужчина с колючими серенькими глазами, которые видят насквозь.

Время Григорий Гурьевич зря не терял. Другой на месте его эту поездку на всю неделю бы растянул, а он управился за полдня, успев просмотреть как наряды, так и участок дороги, где выползали лишние пни.

Ночевал Чаров в комнате для приезжих, в которой жил постоянно Расков. Володя и знать не знал, кто он такой и зачем он тут есть. А когда узнал, то малиново пыхнул. Чаров спросил у Раскова:

— Ты с ними, надеюсь, не пил?

— Пил, — признался Володя. — Правда, давно. В праздник. Зимой.

Григорий Гурьевич удивился. Парень был до наивности честным. Такие встречались ему не часто.

— Лучше бы ты и в праздник с ними не пил. Ну да чего уж теперь. Получишь за ротозейство.

— Это как получу? — испугался Володя. — Судить меня будут?

— Да нет, — успокоил Чаров, — суда не будет. Иск — да! От гражданского иска, как бы ты ни старался, не увернешься.

Володя почувствовал слабость в ногах и уселся напротив Чарова на кровать, обхватив дрожавшими пальцами оба колена.

— Неужели никак?

— Никак, потому что дан ход бумагой. А ход у нее круговой. Начался он в вашей конторе. Продолжится там в нарсуде. А закончится снова у вас в конторе…

Чаров как в воду глядел. Видимо, был знатоком таких дел. Неделю спустя Раскова с Мякиным вызвали в суд, где рассмотрели дело с пеньками. Еще в том повезло Раскову, что переплату, какую он допустил по нарядам, трудно было установить, и с него ее не взыскали. Обошелся он штрафом. В постановлении было написано: удержать в течение месяца одну треть из зарплаты. У него и у Мякина удержать.

День, когда распекали Володю в суде, стыдя его как потатчика преступления, был, наверное, первым, с которого он повел отсчет своим грустным потерям.

Еще в «уазике», возвращаясь в Митинский Мост, Мякин сказал Раскову:

— Учен, да не изловчен. Приказ на тебя сегодня же напишу. Считай, что ты уже больше не мастер.

Володя заставил себя иронически улыбнуться:

— А кто я?

— Спроси полегче чего-нибудь, — выдавил Мякин.

Володя поник. Значит, завтра он будет уже не у дел. Завтра ему не вставать в шесть утра и не ехать по торной дороге к месту разрубки. Было обидно. Он собирался вывести трассу до зимних делянок. Хотелось «почувствовать» собственную дорогу. Почувствовать через усталость своими ногами, пройдя по ней все четырнадцать километров. Самый тяжелый участок, где лес прорывали лога, был уже пройден. Володя нарушил проект, проведя дорогу тремя углами. Верховья логов остались по сторонам, и трасса прошла по лесу без насыпей. Сейчас дорожники на восьмом километре. Работают четко. Бульдозер так ровно спланировал полотно, что по хорошей погоде ходит автобус, доставляя туда и обратно людей. Теперь автобус пойдет без Володи. А если и с ним, то уже не с мастером, а с рабочим, кто будет махать целый день топором. Да нет. Топором он не будет. Неловко перед людьми. Вчера был мастер — и на? Не объяснять же Раскову, что виноват тут его доверчивый, как у подростка, характер, который ему помогал сходиться с людьми, не выясняя ни у кого, кто из них способен на вероломство.

Слух о том, что Раскова поперли из мастеров, обежал весь Митинский Мост. И прошел-то всего лишь день, а уже все знали, что отныне Володя — никто.

Субботнее утро было заплескано солнцем. Расков проснулся с чувством наивного удивления: «Неужели такое со мной?»

До понедельника было два дня. За это время можно обдумать, как ему действовать дальше. Приходила подспудная мысль: «Уехать. На новое место. И там начать сначала, как будто со мной и не было ничего». Но уезжать не хотелось. Все-таки он прижился к поселку. Здесь завелись товарищи и друзья. Здесь была у него Маруся. С Марусей он познакомился этим летом. Провожал ее несколько раз вечерами с танцев. Однажды даже поцеловал. И она его тоже поцеловала. И работа Володе была по душе. Была работа — и вот? Он пытался себя утешить, что это все ненадолго, месяц-два, а там он опять станет строить свои дороги. Володя вздыхал, сознавая, что утешение было не из надежных.

Угнетало Раскова и то, что сейчас он не знал, насколько часто будет домой посылать переводы. Дома мать. Работает в военкомате кассиром. Зарплата небольшая. А у нее на руках дошкольник Сережа и Люся, которая учится в пятом классе. Отца у них нет: изменил. Так что матери трудно. Володя, когда уезжал на работу, мысленно дал себе слово: будет ей помогать. И помогал, посылая по двадцать рублей каждый месяц. Володя сидел на кровати, обняв ладонями голову. Мать нельзя оставлять без поддержки. Но как это сделать?

Выпив чаю, Расков пошел прогуляться. Народу сегодня на каждом углу. Володя ловил на себе любопытные взгляды. В одних читал недоумение. В других — осуждение и вопрос: что же дальше-то будет с тобой, если теперь уже вниз покатился? В третьих — угадывал жалость, словно он заболел и его полагалось спасти от болезни. Бежать бы от этих назойливых взглядов! Однако Володя решил проявить характер. Пусть глядят, а он постарается быть хладнокровным. Но вскоре эта игра ему надоела.

Сердце щемило, когда он видел картинки из жизни поселка. Обыкновенные будничные картинки, которых раньше Володя не замечал, а сейчас приникал к ним не только глазами, но и душой, волновавшейся так, как если бы было в них что-то очень ему дорогое. Вон голый по пояс мужик с топором стоит на коленях и подколачивает калитку. Вон стайка девочек пробежала, все с корзинками и в сапожках, — видать, в ближайший лесок по малину. Вон крупный, с морщинисто-красным лицом, старик в рукавицах, поваживая плечами, косит литовкой траву на угоре. Вон у самой реки, гремя по гравию сапогами, прошли молчаливые пареньки с удочками в руках, в зеленых пилотках и