Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

они разом кинулись на меня. Не ожидал от пьянчуг такой прыти: чёртова баба, подскочив, боднула меня под дых головой, кто-то звонко залепил кулаком в ухо. Раскинув руки, я грохнулся на спину, чей-то ботинок саданул мне под рёбра. Небо лопнуло и рассыпалось фейерверком. Кто-то наступил мне на лицо. Рот наполнился тягучей солёной гадостью, на зубах хрустел песок. Я попытался встать, но не смог. Белые листы разлетелись по пыльной щебёнке аллеи, перед моим носом валялся билет номер семнадцать: «Закон Джоуля – Ленца и его практическое применение».

Помню ещё, звериный рык пьянчуг перекрыл звонкий крик Люси. Что она кричала, я не запомнил, но видел, как, скинув босоножки, она с двух рук начала гвоздить алкоголиков стальными шпильками. То был смерч, буря в Сахаре, торнадо в Канзасе, то была яростная и неукротимая лимонно-жёлтая фурия Чистопрудных бульваров, моя личная Немезида. Она била их в голову, шустро уворачивалась от хватающих рук; кто-то взвыл: «Сука глаз выколола», другой, стоя на коленях, зажимал лицо ладонями. Я видел, как меж его пальцев лилась кровь, да что там лилась – хлестала, как из шланга.

Пьянчуги бежали. На какой-то момент я выпал из происходящего. Потом, помню, ползал на карачках и собирал листы. Мятые, они были покрыты пылью, на некоторых отпечатались подошвы, на одном темнели красные кляксы. Люся, сидя рядом на корточках, гладила меня по спине и ласково говорила какую-то чепуху. Прохожие опасливо косились и обходили нас. Пенсионер в дачной шляпе задержался, делая вид, что прикуривает.

Мама Люся вытянула шею и крикнула:

– Дядя! Концерт окончен! Всем на выход!

Оглянувшись, я скользнул взглядом по её коленкам и дальше: трусы на ней были того же лимонного цвета, что и платье, один в один. Абсолютная колористическая координация.

На Грановского мы приехали в такси. Охранник вежливо открыл кованую калитку, поздоровался с Люсей, на меня даже не взглянул. Пересекли чисто вымытый сквер: постриженные кусты, затейливая клумба, фонтан с каменной нимфой, тискающей пузатого карпа. Из пасти рыбы била хрустальная струя.

Лифта ждать не стали. Люся игриво шлёпнула меня по заду, по девчоночьи прытко понеслась наверх, сообщив, что это лучшее упражнение для укрепления ягодичной мышцы. Я понёсся следом. Цокали каблуки, лихой звук улетал ввысь и возвращался звонким эхом. Между вторым и третьим встретились с догом; статный и невозмутимый, как английский лорд, он спускался на прогулку в сопровождении тётки в переднике. Видать, эти двое тоже укрепляли ягодичную мышцу.

Вошли в квартиру. Трофейное зеркало в мощной дубовой раме от пола до потолка с мускулистыми ангелами и гроздьями винограда, вывезенное из какого-то тевтонского замка, подтвердило утверждение Люси, что в таком виде являться домой нельзя – мою бабку точно кондрашка хватит (родители отбывали второй срок в Танзании по линии Внешторга).

– Ты ещё сзади себя не видел! – с не очень понятным восторгом выдала Люся, тиская мой локоть и пристраиваясь бедром к моему отражению.

Красное на белом всегда выглядит эффектно – вся грудь была в живописных брызгах, пуговицы вырваны с мясом, рукав почти оторван. С лицом дело обстояло не лучше. На щеке темнел след туристского ботинка, на скуле запеклась кровь, нижняя губа пухла на глазах: там, внутри, наливалась и пульсировала жаркая дуля. Чумазостью рук я мог соперничать с землекопом.

Не очень сопротивляясь, я протопал в ванную. Люся подтолкнула меня и прикрыла дверь. Чуть поколебавшсь, я повернул защёлку. Ванная комната сияла хромом и голубизной заграничной плитки и сантехники, по метражу она была со среднюю московскую квартиру, никак не меньше; всеми оттенками лилового тут цвели оранжерейные орхидеи, в углу зрела тугим ананасом настоящая тропическая пальма, расстояние от двери до унитаза я бы квалифицировал как экскурсию средней протяжённости. Тут пахло мокрыми яблоками, свежо и чисто, как пахнет летний сад после ночного ливня.

Ботинки я снял ещё в прихожей, всё остальное, включая носки и трусы, скомкал и затолкал в угол. Выбрал земляничный шампунь с ароматом невинного детства, залез под душ. Грязь, пот и кровь потекли по небесному фаянсу ванны. В дверь постучали. Мокрый, в хлопьях земляничной пены, я торопливо выбрался. Прикрыв низ живота губкой, щёлкнул замком.

Она принесла банное полотенце и халат.

– Это что за маскарад? – кивнула на мочалку. – Умора. Чего я там не видела? Вот выпей. Для дезинфекции.

Я взял из её рук стакан с хрустальной насечкой, увесистый, с литым дном, из таких в фильмах про заграницу пьют свой скотч миллионеры.

9

Потом мы сидели в комнате с камином. У них она называется «красная гостиная». Дымов как-то поведал мне с насмешкой, что мебель и интерьер «маманя» подбирала к картине – её портрету в натуральную величину, который царствовал в комнате и вместе с рамой занимал всю стену над камином. Художник – разумеется, известный и, конечно, модный – польстил Люсе глазастостью и объёмом бюста. Глаза вышли просто кошачьи, а из смелого декольте платья цвета деревенского пожара выпирали два белых шара. Циничный Дымов комментировал: «Хоть и не искусствовед, но, на мой взгляд, это не грудь, а жопа». Теперь и я при взгляде на картину видел только это.

От дезинфекции – я как раз приканчивал вторую дозу – в голове стало прозрачно и радостно, мир постепенно приобрёл все пять признаков рая. Генеральский махровый халат, выданный напрокат после душа, был нежней летнего облака, я беспечно утопал в бархатном кресле цвета венозной крови. Люся переоделась в чёрное кимоно и сидела напротив.

Мы пили чай. «Липтон», пояснила она, с бергамотом. Я понятия не имел, что это значит, но на всякий случай хмыкнул. Ткань кимоно переливалась, как бензин в летней луже. На каминной решётке в предвкушении огня белели берёзовые чурки. Перед камином распласталась шкура полярного медведя с головой и клыками в хищной пасти. Люся подливала в мою чашку чай с бергамотом и вкрадчиво расспрашивала об интимном. Смущаясь, я маскировал неловкость щенячьей бравадой и выглядел абсолютным придурком; по непонятной причине моё враньё будоражило её аппетит, она даже поёживалась, как от щекотки. В подробности я не пускался, но именно они больше всего заводили Люсю. Щуря рысий глаз – в янтаре вспыхивала искорка, – она нетерпеливо перебивала: «Нет-нет, погоди, а с кем она сейчас?», «Это та рыжая, которую ты приводил на Новый год?» или «Нет, ну ты шутишь – сама вот так и взяла в рот?».

Никто и ничего в рот не брал, мой скудный опыт состоял из невнятного совокупления с пьяной сестрой дачной соседки, пары стыдных историй на школьных вечеринках,