Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

может ли она все так же делить со мною ложе согласно святому закону Божию?

Ответ у Абу Саада был готов, поскольку тот же самый вопрос часами ранее поставила перед ним и Хюррем. Ответ же на него оставался непреложным вне зависимости от того, кто этот вопрос задает.

– Даже если вы тысячу ночей разделяли с нею ложе как с невольницей, первая же ночь с нею теперь, когда она свободна, стала бы смертным грехом перед Аллахом на погибель ее души.

– И как ей разрешить эту проблему?

– Отныне она сможет разделять с вами ложе без скверны при единственном условии: если она станет вашей законной женой.

– Пошли вон! – сказал Сулейман. – Оба!

Какая прекрасная комната, размышлял Сулейман. Какая просторная. Сколько труда вложено мастерами в этот фаянс на стенах! До чего пышны эти багряно-синие ковры! Они до сих хранят следы коленей кызляра-агасы. Он сомкнул веки и заслушался журчанием фонтанов, вдыхая разлитый в воздухе аромат ладана из кадильниц. Явленное чудо совершенства! Если бы только идеального окружения хватало мужчине для полного счастья…

«Итак, все сводится к простейшему выбору, – думал он, – вступить с ней в брак или поступиться ею навсегда».

Все члены его застыли и онемели. Много часов просидел он в неподвижности, уставившись под свод купола над собою и пытаясь представить себе жизнь без нее.

В своем отчаянии он был не одинок: традиция, долг и страх восседали бок о бок с ним на протяжении всего его ночного бдения – и спорили с ним и между собой, как бабы на рыбном базаре: у каждой – свое мнение, и каждая навязывает его с категоричностью шейх-уль-ислама. Он бы и рад был не выслушивать весь этот базар, но ни одна сторона не желала просто взять и уйти, оставив его в покое.

Четвертый двор Топкапы представлял собою миниатюрный лес из старых пиний и витых кипарисов, густо всползающих вверх по склонам мыса Серальо. По одну сторону от него открывался вид на тренировочные поля для джерида и полуразрушенные византийские монастыри, приспособленные под конюшни; по другую искрилась синяя гладь Золотого Рога. Сулейману нравилось изредка здесь гулять, восхищаясь видами и наблюдая за тренировками конников.

Но сегодня его понурая голова была всецело поглощена неимоверной путаницей мыслей.

Он поднялся на «Холм, повергший верблюда в крик», высшую точку двора. Оттуда были видны острова Мраморного моря; далее простиралось Средиземное, а за ним – его египетские, берберийские и алжирские колониальные владения.

Если посмотреть на восток, там за вспененным ветром Босфором начиналась Азия, и тянулись за горизонт караванные пути в Сирию, Азербайджан и Армению.

Под ним в гавани высился лес мачт галеонов его адмирала Тургут-реиса, превратившего Средиземное море во внутреннее море Османской империи. На другом берегу стояла Галата со складами и дворцами венецианцев, генуэзцев и греков, поголовно плативших ему дань.

Севернее виднелись дворцы гяуров в Пе́ре. Далее за ними лежали Румелия, Босния, Валахия и Трансильвания – вассальные земли османов.

«Да разве есть ныне царь, которому под силу тебя одолеть и заставить меня прислуживать ему обнаженной за столом? – послышался ему голос Хюррем. – Ты самый могучий муж в мире – и вдруг не осмеливаешься сделать то, чего желаешь более всего. Тобою правит страх».

Сулейману привиделись ее глаза, полные слез. Плод фантазии выглядел настолько осязаемым, что он даже протянул руку, чтобы погладить ее. Но там никого не было, только ветер. Если он от нее откажется, у него никогда больше не будет верного спутника. Он мог спать с красивейшими женщинами империи, но без нее будет тащить на плечах свою непомерную ношу правителя в одиночестве. Хюррем одна была его совестью и утешением, его советником и адвокатом, и лишь с нею ему было просто.

Она была его визирем, не способным на предательство в отличие от Ибрагима; и она же была его гаремом, одна заменяя ему всех женщин мира.

Хюррем была его другом.

– Я не могу от нее отказаться, – сказал он. Решение было принято. Султан сделает немыслимое во избежание невыносимого.

Когда Аббаса снова вызвали ко второй кадын, он мысленно готовился ко всему, кроме того, что ему там было заявлено. Она пребывала, как он успел заметить, в приподнятом настроении и не стала тратить времени на обмен любезностями, а сразу перешла к делу.

– Как тебе мысль избавиться от своих девушек, Аббас? – спросила она его.

– Что, моя госпожа?

– Султан более не нуждается в гареме. Его наложниц надлежит выдать замуж. Тебе нужно начать заниматься приготовлениями к этому незамедлительно.

Аббас не сумел скрыть ошеломления:

– Я буду действовать согласно вашему указанию, госпожа.

– И тебе даже неинтересно, в чем причина?

– Не мне задавать вопросы о причинах решений всемогущих господ.

– Аббас, ты воистину сокровище! Но я тебе все равно скажу, потому что ты так или иначе вскоре об этом услышишь. Властелин жизни расстается с гаремом, потому что вскоре возьмет себе царицу. – Аббас моргнул, в недоумении глядя на нее. – Перед тобою будущая жена Османского султана, – рассмеялась она. – Ты что, не впечатлен?

– Как скажете, – медленно проговорил Аббас. «Быть такого не может», – подумал он про себя.

По случаю женитьбы Сулеймана на Смешливой в Стамбуле было устроено величайшее в истории города празднество. Бедноте раздавали хлеб и оливки; сословиям побогаче – сыр, фрукты и джем из розовых лепестков. Улицы пестрели алыми флагами османов и зелеными стягами воинов ислама.

Поднесение свадебных даров вылилось в нескончаемое шествие ко дворцу караванов верблюдов, груженных коврами и мебелью, золотом и серебряными кубками. На арене ипподрома день и ночь выступали борцы и лучники, жонглеры и акробаты.

Другая процессия сопровождала упряжь из десяти волов, тащивших за собою по улицам буханку хлеба размером с одноэтажный дом, а сопровождавшие ее пекари швыряли в толпу горячие булки с кунжутом и фенхелем.

На Атмейданы устроили парадный смотр львов, пантер и леопардов. Тысячи зрителей толпились вокруг арены, а не пробившиеся в их ряды взобрались на деревья, откуда хищников было видно даже лучше. Рабы султана осыпали собравшихся фруктами, деньгами и шелками. Волна изумленных вздохов прокатилась по толпе при появлении диковинных жирафов.

Тем временем в тиши сераля Хюррем стала царицей после простого обряда, свидетелями которого были лишь она сама, Сулейман и проведший его Абу Саад. Сулейман коснулся руки Хюррем и прошептал: «Эту женщину Хюррем я делаю своей женой. Все, что ей принадлежит, да будет ее собственностью».

Так Хюррем стала наконец хасеки-султан, законной супругой султана и царицей османов. Это был воистину самый лучший и совершенный день в ее