Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

рядом с Аббасом на колени, она нежно поцеловала его в щеку. Он не протестовал.

– Прости меня, – прошептала она.

Она встала и задрапировалась обратно в яшмак и чаршаф. Единожды оглянувшись через плечо, она хотела было сказать что-то еще, но не нашла слов.

После ее ухода Аббас так и остался сидеть, сгорбившись у стены в сбившемся на коленях кафтане, и слушал, как застучали по булыжной мостовой колеса ее отъезжающей кареты. Пылинки медленно проплывали через полосы света, тянущиеся от окна.

Евнух подтянул колени к подбородку и, завалившись на бок, свернулся в клубок на полу. Лишь ближе к вечеру вернувшиеся за ним пажи подняли его на ноги и чуть ли не волоком спустили вниз по ступеням к поджидавшей карете. На ней они и доставили Аббаса домой – к Хюррем. В ад.

Антонио Гонзага окидывал взглядом мусульманские берега, пока они проплывали мимо укреплений мыса Серальо. Башня Куббеалты в Топкапы живо напомнила ему колокольню на площади перед собором Святого Марка.

– Так это там, что ли, обитает il Signore Turco? – спросил он.

– Нам бы надо с ним вести себя поосторожнее, – сказал байло.

Гонзага презрительно хмыкнул. «Байло теперь сам скорее турок, нежели венецианец, – подумал он. Сроднился с аборигенами».

Мужчина презирал венецианскую общину в Пере за понастроенные ими дворцы в турецком стиле и привычку щеголять в местных нарядах. Но что тревожило его больше всего – так это их пиетет перед султаном и Диваном и то, как они о них говорили в таких тонах, будто османские власти для них наголову выше и важнее собственного дожа.

– Нам нужно тщательно следить за тем, чтобы невзначай его не спровоцировать, – пояснил байло.

– Ты не переживай понапрасну, – ответил Гонзага. – Однажды Венецианский лев пожрет всех своих врагов. Ну а пока что я, так и быть, прислушаюсь к твоей подсказке и буду строить из себя агнца. Но пресмыкаться перед ним я не намерен. Затруднения у нас временные. Не забывай об этом.

Глава 75

Гонзагу доставили ко двору султана напрямую через Золотой Рог на роскошном каике. На причале его делегацию встретили двое пашей со свитой из сорока глашатаев и торжественно препроводили их к главным вратам резиденции Великолепного.

Венецианец делал все, что в его силах, дабы не выдать своего потрясения от увиденного. Величественная беломраморная арка, конечно, впечатляла и сама по себе, но содержимое сводчатых ниш над вратами поражало сверх всякой меры: там вялились на солнце отсеченные головы казненных. По обе стороны от врат горками, как пушечные ядра, были сложены головы, ожидающие своей очереди, а местные голодранцы использовали их вместо мячей для игры.

Он поднес к носу надушенный платок.

Арка имела в глубину целых пятнадцать шагов, проделав которые, они выплыли из-под нее в первый двор Топкапы, именуемый Янычарским. Он оказался битком забит людьми: слуги раздавали с подносов горячие рогалики; паж оттаскивал мешок с мусором к лазарету; тут же маршировал отряд янычар в парадной синей форме с плюмажами из перьев райских птиц почти до колен. Но при этом его поразило внезапное затишье после гомона улицы снаружи. Здесь, внутри, никто не смел возвысить голоса громче шепота.

Ортакапы, врата во второй двор, располагались между двумя восьмиугольными башнями с коническими крышами, похожими на свечи с колпачками-тушилками. Они были забраны огромной чугунной дверью, над которой на бронзовом щите красовалась тугра, то есть личная печать Сулеймана. На стене над вратами на пиках вялились головы казненных рангом повыше.

Гонзаге велели выйти на берег.

– Остаток пути нам положено проделать пешком, – пояснил толмач.

Мужчина нехотя повиновался.

За внутренним шлюзом ворот располагался зал ожидания. Пока Гонзага остужал подошвы о каменный пол этого скудно обставленного помещения, толмач занимал его время пояснениями. Вот цистерна для утопления узников. А вот плаха для обезглавливания. «Верховный палач, – с гордостью сказал он. – Способен пропустить через себя до пятидесяти голов в день».

Гонзага поблагодарил провожатого за ценные сведения и мысленно приготовился к долгому ожиданию.

Через три часа его наконец препроводили во Второй двор.

«Да как они только смеют заставлять меня ждать подобным образом?!» – гневно думал Гонзага, чувствуя, что и ему лично, и представляемой им La Serenissima нанесено оскорбление воистину непростительное. Он был настолько взбешен, что не удостоил взглядом ни фонтаны, ни живые изгороди, ни даже мирно пасущихся на лужайках газелей, – а просто прошествовал чеканным шагом сквозь строй почетного караула янычар к Дивану в таком темпе, что свита едва за ним поспевала.

Единственным слышимым звуком здесь было дыхание ветра в кронах деревьев.

Посла препроводили в Диван. Вопреки своей воле Гонзага был впечатлен. Никогда еще не открывалось его взору такого буйства красок. До чего же ярки и разнообразны костюмы здешней публики: великий визирь – в ярко-зеленых облачениях; муфтии – в подобающих священнослужителям темно-синих; улемы, религиозные судьи Сулеймана, – в фиолетовых; придворные служители – в алых. Колышущийся лес страусиных плюмажей; драгоценные камни в тюрбанах и на эфесах; всюду шелк, бархат и атлас.

Серебряные столы ломились от сотен блюд: цесарка, голубь, гусь, ягненок, цыпленок. Гонзага поискал глазами стулья, но их не было. Гостям предлагалось усаживаться на ковры по-турецки, что ему вместе со свитой и пришлось проделать, прежде чем приняться за поданный обед.

– Когда я смогу, наконец, увидеть султана? – прошипел он своему изрядно вспотевшему переводчику.

– Весьма скоро, – ответил тот шепотом. – Но за трапезой мы должны хранить молчание.

Пажи, перегибаясь через плечи обедающих, с безупречной меткостью подливали им в кубки розовую воду из мехов. Подносчики в красных шелковых халатах бесшумно сновали на кухню и обратно. Достаточно было чуть приподнять палец, чтобы молниеносно подоспевший слуга исполнил любой запрос. На десерт подали инжир, финики, арбуз и рахат-лукум.

Ни единого слова за трапезой так и не прозвучало.

Молчаливо-торжественная атмосфера сохранялась ровно до того момента, как поднялись из-за стола на ноги последние из достопочтенных гостей. Тогда уже рабы сворой сорвавшихся с цепи псов ринулись собирать со стола тарелки, а главное – подчищать объедки. Это укрепило Гонзагу в его изначальных подозрениях, перешедших теперь в уверенность: подо всей этой их помпезностью и церемонностью турки остаются турками – язычниками и дикарями.

Врата блаженства охраняли вход в селямлик, святая святых резиденции султана. Двустворчатая дверь под навесом с вычурным орнаментом, по обе стороны от которой расходились сводчатые галереи с шестнадцатью порфировыми колоннами каждая. Охранялись эти врата, по подсчетам Гонзаги, самое меньшее тридцатью евнухами в жилетах из шитой золотом парчи и с оголенными и взятыми наизготовку кривыми