Камуфлет - Антон Чиж

— Видели его?

— Мельком. Как-то в коридоре на него показали. И знаете? Ничего особенного, средняя внешность, совершенно не запоминающаяся. Болгарин, одним словом.

— Фамилию болгарина не припомните?

Но Жарко лишь презрительно фыркнул.

Между тем Герасим измусолил пятерней затылок, но разумение не желало возвращаться в крепкую башку извозчика. Родион Георгиевич легонько толкнул его в бок:

— Ну, братец, теперь вспомнил, кого вез?

— Эх, вашбродь, незадача вышла, — сообщил Герасим, дочесывая. — И как я мог запамятовать? Ума не приложу. Вроде все так ясно видел… бес, чисто дело, бес попутал.

Коллежский советник протянул листок с гербом гостиницы «Европейская»:

— Изволь подписать…

— Ето чево будет? — заволновался Растягаев.

— Интервью твое для газеты… Разве не ясно?

Извозчику страсть как хотелось узнать, не полагается ли ему хоть какое вознаграждение, но решительный взгляд городового Трифонова советовал покорно царапать закорючку.

— И вы, господа, извольте засвидетельствовать, — попросил Родион Георгиевич.

Постовой немедленно исполнил, а вот месье высказал сомнение:

— Отчего вы интервью как полицейский протокол оформляете?

Ванзаров принял нашего «француза» за локоток и доверительно сообщил:

— В редакции «Нового времени» насчет истины удивительно строгие правила.

Правила царили просто иезуитские. Распорядок и дисциплина. Благообразное направление мозгов. Отличное образование. Так ведь и готовили не каких-нибудь студиозусов — будущих бунтарей, а верных сынов отечества, чиновников не ниже четырнадцатого, а то и девятого класса, судя по прилежанию. Все будущие министры да их товарищи. Штучный товар-с!

Дыхание государственных пределов ощущалось даже в коридоре. Идеальная чистота с тишиной напомнили ротмистру казарму перед высочайшим смотром. На этом сходство заканчивалось. По стенам красовались портреты значительных выпускников и отличившихся преподавателей, а свободные места опрометчиво отдали книжным шкафам.

Аккуратненький старичок швейцар проводил Джуранского в канцелярию и предоставил заботам лицейского чиновника, коротавшего остаток лета в одиночестве. Господин Вихарев, коллежский секретарь, любезно осведомился, чем он может быть полезен.

— Я хотел бы получить сведения о вашем питомце, — сообщил ротмистр.

— Какого года выпуск?

— Скажем, год или два тому назад.

Милейший Вихарев извлек из шкафчика голубую книгу с золотым тиснением и с готовностью раскрыл:

— Изволите сообщить фамилию?

— Петр Николаевич Морозов.

Чиновник поводил пальчиком по списку и с сожалением сообщил, что таковой не числится.

— Простите, видимо, напутал. Возможно, его зовут Петр Александрович Ленский, — предположил Джуранский.

Вихарев внезапно помрачнел, захлопнул талмуд и спросил строго:

— По какому праву занимаетесь подобными расспросами?

— Я из сыскной полиции…

— Предъявите документ, удостоверяющий вашу личность.

Железный Ротмистр характер проявлять пока не стал, а покорно развернул книжечку Департамента полиции. Коллежский секретарь не только прочел, но и тщательно переписал сведения, а потом решительно заявил:

— Такое лицо в списках не числится.

— Но позвольте… — попытался возмутиться Мечислав Николаевич.

— Не числится, господин ротмистр! — оборвал Вихарев. — Это все. Ничем помочь не могу. Прошу простить, у меня много работы.

— Вы, кажется, не поняли…

— Это вы не поняли, ротмистр. Рекомендую покинуть канцелярию немедленно и более в лицее не появляться. По-доброму вам советую…

— Советовать мне нечего, приступайте! — скомандовал беспокойный жилец.

Епифанов, зажатый в угол дворницкой, испуганно покосился на господина с усами в добрую сосульку. Странный субъект поддернул манжеты так, что оголились худые руки, и пристально уставился в самую потаенную глубину глаз Феоктиста. А там водились кое-какие грешки.

— Ой, да что же… — Дворник отмахнулся как от привидения.

— Не бойся, Феоктист, проснефься отдохнувшим, — успокоил Родион Георгиевич.

Только этого не хватало! Усыпят и на тот свет отправят! Да ни за что…

Феоктист хотел сопротивляться, но голос, такой ласковый и милый, разлился благодатью и успокоил. Так хорошо стало, что и не передать. Нега да сладость.

Голос, словно идущий с неба, спросил: что делал ты, раб Божий, в субботу утром рано?

Феоктист готов был признаться и покаяться во всех грехах, но, как назло, в субботу ничего не натворил. Ворота отпер, двор вымел, помои вынес, с молочницей пошутил, нищего прогнал, господину городовому честь отдал, более ничего.

Тогда голос стал выпытывать: кого ты, Феоктист, видал еще?

Дворник, обратившись мальчонкой, послушно рассказал, что видел пролетку, которая остановилась у ворот, персона из нее вышла в черном платье. Спросил ее, куда идет, а она что-то ответила, вернулась вскорости и уехала.

Голос еще спросил: сможешь, коли на страшном суде потребуется, узнать ее?

Так Фетя хотел помочь, так хотел, но силенок не нашел, словно заслонка перед глазами.

Помнит, что потом этой дамы не видел, а из дому господин молодой незнакомый вышел, а лица нет как нет, вот если бы отодвинуть…

Время сдвинулось, дворник Епифанов обнаружил родные стены, а также господина Ванзарова, быстро писавшего что-то. Каким-то чудом в дворницкой оказался городовой Ермолаев, видать, покинул пост на углу Невского.

— А? Что? — только и смог пробормотать хозяин метелок.

— Этот фокус с черным платьем мы уже знаем: заходит дама, выходит мужчина, — пробормотал себе под нос уважаемый жилец, а вслух добавил с укоризной. — Что ж ты, дружок? Софья Петровна тебе червонец на Рождество дарит, а ты подвел ее?

— Уж, простите, Родион Георгиевич, видать, глаза отвели, не иначе-с…

— Но каков мастер! — восхищенно сообщил мсье Жарко, уже не глядя подписывая протокол. — Позвольте еще заняться этим славным дворником…

— Поспешим, Андрей Иванович. А то мне еще статью в номер сдавать. — И Ванзаров вытолкал мага человеческих душ.

Душ Шарко, прогулки на чистом воздухе да молитвы — вот и все лечение. Нет в психиатрии другого способа, как надеяться, что болезнь сама устанет терзать безвинную голову. Персонал клиники усвоил эту простую истину накрепко. Поэтому больные пребывали в большой свободе, правда, в границах забора. Из всех строгостей — решетки на окнах двухэтажной деревянной дачки. А так люди в серых халатах гуляли, как им вздумается. Это обстоятельство несколько удивило Джуранского.