Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Эмилио ответил не сразу.

– Я подумаю об этом, – проговорил он, моргнув. – Не сейчас. Мне нужно время.

– Может быть, после Нового года, – аккуратно предположила она.

– Может быть, – согласился он. – Не знаю. Может быть.

Спешить было незачем, если не считать собственного желания увидеть его исцеленным, поэтому Джина оставила тему. Он вернулся домой со звезд больным цингой, и соединительные ткани рук попросту оставались слишком слабыми для того, чтобы допустить хирургическое воздействие; чем дольше он подождет, тем больше окрепнет и тем быстрее будет происходить заживление. Руки Эмилио пострадали три года назад. Пауза еще в шесть месяцев не произведет клинического эффекта.

Напоследок, прежде чем отправиться к себе домой, он сообщил ей, что связался с юридической фирмой из Кливленда и банком в Цюрихе и предоставил Джине свободный доступ к своим счетам.

– А ты не хочешь подождать до свадьбы? – спросила она, останавливаясь в дверях.

– Зачем? Или ты решишь убежать с деньгами? – ответил он, Джина почти не различала в темноте его лица. – Нет, я хочу, чтобы ты несколько раз пообедала со своими родителями. В каком-нибудь хорошем месте, ладно? И скажи им, что это моя идея! Я хочу, чтобы они об этом знали. Зять должен предусматривать подобные вещи.

Она рассмеялась, а потом провожала его взглядом, пока фигура его не растворилась в темноте безлунной ночи.

Во время отсутствия Джины они постоянно поддерживали связь, хотя к концу второй недели Эмилио утонул в делах, заканчивая свои программы по к’сану, стараясь успеть к назначенному им самим сроку окончания работы в конце месяца. К тому времени, когда они с Селестиной вернулись в Неаполь, они не перезванивались уже два дня. Она позвонила ему сразу же, как только вернулась домой, однако номер его не отвечал. Она попробовала еще раз, чтобы убедиться, что набрала правильный номер, а потом поехала к нему домой, как только вынесла багаж из машины, сводила Селестину на горшок и покормила ее, твердя себе по пути, что происходит какая-то ошибка.

Главный дом приюта не пустовал, чего она иррационально боялась, однако в нем не было никого из знакомых ей людей. Как оказалось, Козимо сменил брат-мирянин, к тому же вьетнамец, и она не могла даже слова понять из его итало-вьетнамского наречия. Дверь в апартаменты Эмилио в гараже оказалась запертой, и герани исчезли с его не закрытых ставнями окон. Она требовала объяснений, рыдала, кричала, обвиняла, но повсюду ей отвечала omertа – молчание Юга. Ее младшей дочери почти исполнилось десять лет, когда Джина наконец поняла, как все было на самом деле.

Глава 18

Джордано Бруно

2061–2062 годы по земному летоисчислению

– Ладно вам дуться, Сандос, я бы сказал, что постоянно угрюмый вид ниже вашего достоинства, – с холодным весельем промолвил Карло Джулиани, глядя на то, как Нико д’Анджели проверяет биохимические параметры крови, прежде чем подсоединить трубку капельницы к руке Эмилио. – Вы сами во всем виноваты и знаете это. Вам неоднократно предоставлялась возможность присоединиться к нам добровольно. И такая ваша позиция не даст вам абсолютно ничего, кроме пролежней и инфекции мочевого пузыря.

Элегантным движением прислонившись к звуконепроницаемой переборке лазарета «Джордано Бруно», Карло вглядывался в неподвижное смуглое лицо. В нем не было ни расслабленности комы, ни покоя после пробуждения. Одно чистейшее упорство.

– Вы любите оперу, Сандос? – полюбопытствовал Карло, когда Нико, напевая «Nessun dorma»[36], начал обтирать тело Сандоса губкой. – Большинство неаполитанцев оперу обожают. Мы любим страсти, конфликты… жизнь, прожитую с великолепием. – Он помолчал немного, наблюдая за закрытыми глазами Эмилио, тем временем Нико, поднимая обмякшие конечности, ловкими и точными движениями протирал подмышки и пах…

– Джина никогда не любила оперу, – продолжил Карло. – Грандиозная чушь, так она называла ее. Скучная такая домохозяйка, эта ваша Джина. Вы должны поблагодарить меня, Сандос, за то, что я избавил вас от этой затхлой судьбы! Вам скоро наскучило бы сидеть с ней дома, есть пасту и толстеть. Мы с вами созданы для вещей великих.

Закончив омовение, Нико отложил в сторону влажное полотенце и на несколько минут прикрыл Сандоса простыней, чтобы тело его подсохло перед наложением электродов. Никуда не спешивший Карло подождал до тех пор, пока монитор сердечной деятельности снова ритмично запищал, и только потом снова заговорил.

– Видите ли, у нас с вами много общего, даже помимо того, что мы оба пользовались Джиной, – проговорил он и с удовлетворением улыбнулся, после того как монитор запищал в ускоренном ритме. – Например, наши отцы презирали нас обоих. Папа обычно называл меня Чио-Чио-сан, памятуя о «Мадам Баттерфляй», конечно. Этим именем он обвинял меня в том, что я перепархиваю с предмета на предмет, понимаете? С самого дня рождения я был горьким разочарованием для моего отца. Как и ваш отец, мой видел во мне только свидетельство измены своей жены. Тут, быть может, наши судьбы расходятся: мою мать обвинили облыжно. Тем не менее папе всегда было легче предположить, что я не его сын, чем понять, что я не обязан быть его копией.

Неспособный работать и при этом не петь, выражая свою преданность Беллини, Нико перешел к «Норме»: «Me protegge, me difende…»[37]

– Я всегда преуспевал во всех делах, за которые брался, – без ложной скромности провозгласил Карло. – Каждый из учителей, с которыми я занимался, проявлял ко мне интерес. Каждый предполагал, что пойду по проложенной им стезе – стану инженером, биологом или пилотом.

А когда я отказывался идти следом, они обвиняли меня в непостоянстве и неверности, вместо того чтобы признать собственное стремление получить талантливого ученика. Но я ни за кем не следую. Моя жизнь принадлежит мне самому.

Нико перешел к ногам постели, чтобы заменить мешочек для мочи. Сделать это в тесном пространстве в конце медицинского отсека было непросто, однако он принадлежал к числу людей методичных и осторожных, делающих дела строго по очереди и в обусловленном порядке, и умел совершать этот маневр с минимальными затруднениями.

– Я знаю, о чем вы мечтаете, Сандос: вы обманываете себя иллюзиями величия, – рассудительно промолвил Карло. – Люди, подобные вам и вашему отцу, преуспевают на узком поле деятельности. Такие, как вы, с юности концентрируются на чем-то одном, добиваются многого еще в молодые годы, и презирают тех, кто не сосредотачивается подобным образом.

Мой отец, например, подчинил себе Неаполь, когда ему еще не исполнилось тридцати лет, – и это было удивительное восхождение к власти, – признал Карло. – К сорока годам он контролировал восемнадцать процентов общего национального