Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

Свидетельства того, что Homo sapiens подвергались самоодомашниванию в течение последних 300 тысяч лет, показывают, что человек – крайне необычная обезьяна. Но хотя гипотеза самоодомашнивания и объясняет нашу миролюбивость и способность к кооперации, этого еще не достаточно. Любое утверждение, будто различия между Homo sapiens и Homo из среднего плейстоцена аналогичны различиям между собакой и волком, морской свинкой и дикой свинкой или бонобо и шимпанзе, недооценивает достижения современного человека. Собаки, морские свинки и бонобо – очаровательно кроткие животные. Но человек больше чем просто кроткое животное.

Успех человека по сравнению с другими одомашненными животными традиционно объясняют высоким уровнем интеллекта и способностью к культурному обучению. Но есть и другая причина, и она, как и самоодомашнивание, вероятно, стала следствием изобретения смертной казни. Причина эта в том, что смертная казнь дала нам не только пониженную склонность к реактивной агрессии и повышенную способность к кооперации, но и новую общественную мораль.

В конце XIX века в традиционной инуитской общине на северо-западном побережье Гренландии жила вдова по имени Куллабак. У нее был сын-холостяк, рослый детина с заносчивыми манерами и неприятным чувством юмора. Он любил разыгрывать над людьми злые шутки: например, приглашал соседей помочь ему по хозяйству, а потом забрасывал их тухлыми яйцами. Наверное, довольно неприятно перемазаться в вонючей жиже, когда у тебя всего одна смена одежды, стирка занимает целый день, а живешь ты в крошечном помещении вместе с другими людьми.

Хуже того, ему нравилось уязвлять гордость других мужчин. По инуитским традициям муж может законно поделиться своей женой с другим мужчиной. И шутник этим пользовался. Он приглашал женщину к себе, ссылаясь на разрешение ее мужа. Она, ничего не подозревая, соглашалась. Позже обман раскрывался, и муж был в ярости.

Обидчик с высоты своего роста только посмеивался, но Куллабак сгорала от стыда. Чувствуя себя обязанной вступиться за честь семьи, она сделала из тюленьей кожи удавку и ночью, когда сын спал, задушила его. Она предпочла решить проблему своими силами.

Думаете, Куллабак осудили или наказали за предумышленное убийство? Вовсе нет. Ее жуткий поступок вызвал у всех только уважение. Она снова вышла замуж и прожила долгую жизнь, пользуясь всеобщим признанием: “невозможно было представить себе ни один праздник без ее низкого зычного голоса”1.

Многие люди западной культуры осудили бы Куллабак за то, что она поставила моральные принципы выше жизни собственного сына. Но сколько бы мы ни спорили о моральных дилеммах, одно мы знаем точно: каждый человек, от охотника-собирателя до папы Римского, живет, опираясь на нравственные ориентиры.

Жизнь, выходящая за узкие рамки личных интересов, отличает нас от животных и с биологической точки зрения представляет собой загадку. Почему мы настолько неэгоистичны? Почему мы так охотно осуждаем поведение других людей? Традиционно существование моральных принципов было принято связывать исключительно с религией. Но сегодня нам нужно эволюционное объяснение. Как мы уже видели, начало его поискам положил еще Дарвин. И вот наконец, по прошествии полутора столетий, породивших множество новых идей, мы, кажется, достигли некоторого согласия по вопросу о том, как и почему возникла мораль.

Психология морали, по общему мнению, включает два компонента. С одной стороны, человек, говоря словами психолога Джонатана Хайдта, обладает сильной склонностью к “разумному эгоизму”2. Наши подсознательные реакции обычно направлены на достижение личной выгоды. И это логично, ведь эгоистичное поведение приводит к эволюционному успеху.

С другой стороны, мы обладаем исключительно сильным групповым сознанием. Нам важны такие понятия, как лояльность, правосудие, справедливость и героизм. Иногда мы даже испытываем то, что социолог Эмиль Дюркгейм назвал “коллективным бурлением” – священный коллективный трепет, заставляющий нас на время забыть о своей индивидуальности и почувствовать себя частью огромного целого. Мы любим все делать сообща и в целом по поведению больше похожи на пчел, чем на шимпанзе, в основе своей крайне эгоистичных. Как писал Хайдт, “человек на 90 % шимпанзе и на 10 % пчела”. Этот коллективистский аспект человеческой морали обычно приносит выгоду всей группе.

Коллективизм человека представляет собой эволюционный парадокс. Ведь естественный отбор должен поддерживать только строго эгоистичные с генетической точки зрения виды поведения. Поэтому эволюцию эмоций, которые приносят выгоду всей группе в ущерб сиюминутных интересов отдельных индивидов, трудно чем-то объяснить. На этот счет существует две основных гипотезы.

Согласно первой гипотезе, коллективистские аспекты морали эволюционировали потому, что были полезны для всей группы. Коллективная нравственность способствовала успеху в межгрупповых столкновениях. Этой точки зрения придерживаются многие ученые, в том числе Чарльз Дарвин, Джонатан Хайдт, Кристофер Бём, Сэмюел Боулс и приматолог Франс де Вааль. Коллективная мораль спасала жизнь тем, кто не мог сам добывать себе пропитание, как считает специалист по психологии развития Майкл Томаселло. Она способствовала развитию культуры, по мнению эволюционного психолога Джозефа Хенриха. Возможно также, что коллективная мораль появилась потому, что она способствовала всем видам кооперации независимо от контекста, как предполагают философ Эллиот Собер и биолог Дэвид Слоан Уилсон3.

Но групповая выгода – не единственная причина, по которой могла возникнуть нравственность. Ведь нравственное поведение, способствующее благосостоянию всей группы, необязательно должно ущемлять личные интересы индивида: оно вполне может служить и эгоистичным целям тоже. У этой гипотезы есть несколько версий. Согласно умеренной версии, которой придерживается, например, философ Николя Бомар, нравственные поступки, направленные на групповую выгоду, позволяют участникам формировать полезные для них альянсы. Более мрачная версия предполагает, что мораль служит исключительно для самозащиты. Мы уже говорили о том, что смертная казнь, по-видимому, возникла вместе с появлением языка в среднем плейстоцене. С изобретением казней любой человек, посмевший выступить против господствующей идеологии, оказывался в смертельной опасности. Восприимчивость к социальному неодобрению стала важна как никогда раньше. Людям приходилось подчиняться моральным нормам, просто чтобы выжить. Групповая выгода при этом была всего лишь случайным следствием такого поведения.

Согласно идее, которую Кристофер Бём развивает в своей книге 2012 года “Происхождение морали”, в основе эволюции нравственности лежала та же сила, которая привела к самоодомашниванию человека: страх агрессии со стороны мужчин. Эта гипотеза объясняет, почему моральные правила, призванные защищать благосостояние всей группы, достигли у человека такого беспрецедентного развития4.

Библейская притча о добром самаритянине рассказывает о человеке, протянувшем руку помощи незнакомому иноверцу. Эта история иллюстрирует положительный аспект нравственности – альтруизм. Теоретики эволюции от Чарльза Дарвина до наших дней традиционно рассматривали именно этот аспект, считая мораль исключительно проявлением альтруизма и справедливости. Однако нравственность – это не только добрые поступки, но еще и приспособленчество и жестокость5.