Когда деньги говорят. История монет и нумизматики от древности до поп-культуры - Фрэнк Хольт

исключением того, что последняя зачастую заранее организуется на строительных площадках и привлекает обученных копателей, тогда как большинство монетных кладов, к сожалению, появляется неожиданно и подвергается высокому риску кражи и тайного рассредоточения.

В целом же, наиболее распространенной формой академической нумизматики, особенно распространившейся с конца XIX века, является нарративная нумизматика (narrative numismatics). Ее цель состоит в создании описательных историй, основанных на монетах, что является особенно смелым предприятием при отсутствии другие источники. Использование монет для написания нарративной истории вполне естественно и даже желательно, но методология этой работы требует осторожности. Как уже указывалось, было бы ошибочно снабжать неизвестных правителей некими личностными качествами, необходимыми для создания нарративов об их жизни, и особенно посредством обращения к монетным портретам. Точно так же ошибочно создаются и нарративы, для которых плохими доказательствами являются монетные клады — как, например, воображаемые истории о жизни людей, которые их спрятали. Так что хотя нарративная нумизматика — по крайней мере в некоторых случаях — и проявляет все возрастающий интерес к неэлитарным слоям общества, она используется не всегда ответственно, в особенности когда ею занимаются люди с небольшим нумизматическим образованием или вовсе без него.

Сэр Уильям Вудторп Тарн[792] — историк, обладавший смелым воображением, являет собой пример, достойный в этой связи нашего внимания. В начале XX века Тарн привлек монеты для создания самой фантастической истории о греках, поселившихся в древней Бактрии и Индии. Он перенял от ведущих нумизматов своего времени, таких, как Эдвард Ньюэлл, безудержное убеждение, что царские монеты раскрывают через свои портреты личности самих царей[793]. Поэтому Тарн без колебаний писал[794] об «абсолютной правде и реализме» бактрийских монетных портретов, созданных неизвестным художником, которого он назвал X. Он добавлял: «Одна из характеристик работы X — бескомпромиссная правдивость и верность фактам»[795]. Но откуда Тарн мог это знать? Достоверность портретов может быть установлена только путем сравнения с реальными людьми, с другими современными изображениями или хотя бы с описаниями, чего у нас абсолютно нет для тех, кого изображал X. С такими притязаниями на истину и факты Тарн вместе с другими историками оживил древнюю Бактрию, наполнив ее весьма интересными личностями — царями практичными и царями избалованными, царями беззаботными и царями мудрыми, царями жестокими и царями слабохарактерными — и все они превратились из своих монетных портретов в тех людей, что были нужны современному рассказчику для создания его повествования[796]. Так, например, Тарн, взглянув на вышеописанную монету царя Платона Богоявленного, высказал мнение, что у него «было детское тщеславие», которое его брат Евкратид, возможно, удовлетворил, дав ему «для игры один или два города»[797].

Обраставшим подробными деталями царям зачастую требовался и набор второстепенных персонажей, с которыми они могли взаимодействовать, поэтому Тарн выдумывал царям сестер, жен, вдов и мачех. Давайте проследим ход рассуждений Тарна о первой бактрийской династии Диодотидов, обозначив домысленных им персонажей курсивом: сын основателя династии имел незасвидетельствованную источниками злую мачеху, которая была сестрой (о чем молчат источники) сирийского царя; эта ничем не подтвержденная мачеха была недовольна, когда на престол взошел второй царь. У нее была некая, неизвестная по источникам дочь от первого царя, и поэтому она выдала эту предполагаемую сводную сестру второго царя замуж за предполагаемого военачальника Бактрии. В результате злая мачеха, сговорчивая сводная сестра и честолюбивый полководец сговорились убить второго царя из Диодотидов и захватить власть. Так была создана складная история, каждое слово в которой представляет собой фантазию из недоказанных предположений, история, сплетенная из того, что Тарн называет «совершенно определенным фактом», основанным на монетах — что, конечно же, абсолютно неверно[798]. К сожалению, у такого рода нарративной нумизматики и поныне сохраняются приверженцы[799], а результатом их работы являются исторические вымыслы о неблагополучных царских семьях — своего рода нумизматические аналоги «Игры престолов».

Появление когнитивной нумизматики предлагает более стабильные основания для изучения древнего мира снизу вверх, а не сверху вниз[800]. Эта переориентация начинается с той безымянной рабочей силы, что трудилась внутри монетных дворов — с людей, среди которых Тарн возвысил некого таинственного мистера Х, даже не задавшись вопросом о том, как этот ремесленник выполнял свою повседневную работу. К счастью, сегодня ученые хотят знать все, что только возможно, о процессе монетного производства. Такие всемирно известные нумизматы, как Франсуа де Каллатай, Осмунд Бопеараччи, Джон Дейелл и Тома Фошэ особенно внимательно исследовали эти вопросы[801]. Монеты больше любых других материалов, массово производившихся в древности, предоставляют в наше распоряжение долгий и непрерывный список данных о том, как изо дня в день работала одна группа людей. Какие же мысленные паттерны руководили их работой? С какими трудностями и стрессами они сталкивались? Как менялся их опыт с течением времени? Когнитивная нумизматика ставит эти вопросы и отвечает на них. Вооруженная новыми исследовательскими возможностями, она проливает свет на миллионы часов труда, необходимых для создания государственных денег. Эти процессы затрагивают когнитивную жизнь монет, а также когнитивную деятельность людей. Обе они активны и обе обладают субъектностью[802].

Внутри монетных дворов

Что мы знаем о том, как люди делают монеты и о том, что монеты делают с людьми? Такого рода свидетельств, что доступны нам относительно части средневековых и большинства современных операций по монетной чеканке, от античной эпохи не сохранилось[803]. И хотя исследователи знают немногое о кадровом составе типичного греческого монетного двора, похоже, что большинство его рабочих было рабами[804]. Совершенно случайно мы сталкиваемся на монетном дворе с мойщиками полов, которые откладывают себе наметенное серебро[805]. Мы знаем, что на монетном дворе в Афинах работал «воздуходув», поскольку некто закопал табличку с проклятиями, осуждающими этого мужчину и его жену; и, следовательно, мы понимаем, что был некто, ответственный за кузницу[806]. Для Рима свидетельств несколько больше, но они довольно противоречивы. Известна насыщенная подробностями фреска из Дома Веттиев в Помпеях, на которой изображена обработка металлов, происходившая, возможно, внутри монетного двора, однако персонал на ней изображен в виде ангелоподобных купидонов. Та же неопределенность и на римских надгробиях, на которых не всегда возможно отличить ремесленные инструменты чеканщика от инструментов ювелира. Сохранилось сообщение о крупном восстании рабов на римском монетном дворе во время краткого правления императора Аврелиана (рис. 10.5) в III веке[807]. Утверждение, что взбунтовавшиеся рабочие монетного двора убили семь тысяч солдат кажется сильно преувеличенным, но даже упоминание об этом восстании в наших источниках свидетельствует о его серьезности. Средневековые