Тьма знает - Арнальдур Индридасон

Время приближалось к трем часам ночи. Салоуме еще не ложилась: сказала, что отлучалась из дому. Она беспокоилась и явно была очень удивлена визитом Конрауда в такое неподходяще время суток. Он сказал, что он только что из лавки автозапчастей Бернхарда – и заметил, что Салоуме трудно притворяться, будто ничего не происходит.

– Я видел вас около нее, – произнес он.

– Бедняга… а он… с ним все хорошо? – спросила Салоуме. – Вы с ним говорили?

– Насколько я понимаю, вы с ним дружили, – сказал Конрауд, разглядывая плиту с шестью конфорками, двойной холодильник и двухстворчатую печку среди мрамора и полированного дуба.

– В каком смысле дружили?

– Его жена подозревала, что он ей изменяет. И считала, что разрушительница их семейного очага – именно вы. Что вы с Бернхардом творили вместе?

– Я его знала с детства. Он… мы не были любовниками. Это какая-то ошибка.

– Какое отношение он имеет к Сигюрвину?

– Я сама об этом узнала буквально только что, – забеспокоилась Салоуме.

– Так я вам и поверил! – ответил Конрауд. – Что вы с Хьяльталином и Бернхардом замышляли и из-за чего Сигюрвину пришлось погибнуть?

– Хьяльталин? Он тут вообще ни при чем. Да и я тоже. Это… это просто глупость, что вы так считаете. Как вы вообще до такого додумались?

– Тогда что вы делали у Бернхарда среди ночи?

– Он мне позвонил. Сказал, что он у себя в лавке и хочет меня видеть. Просто умолял. Был не в себе. Говорил, что все кончено. Что вы к нему приходили. Я так и не поняла, о чем он. Только знала, что он боится, что у него какой-то шок, и он просит меня о помощи.

– А почему? Почему именно вас?

– В детстве мы были соседями, – ответила Салоуме. – В одном доме жили. И даже на одной площадке. У него семья была неблагополучная. Его папаша… в общем, он сильно злоупотреблял, и Бернхард с сестрой часто жили у нас. У него сестра была, сейчас она умерла. Потом мы вместе в школу пошли, но потом мама переехала в другой район, и мы перестали общаться, я Бернхарда много лет не видела, но однажды после миллениума у нас была встреча одноклассников, и с тех пор он решил поддерживать со мной контакт. Одно время он жутко пил, но потом завязал. А потом снова запил, стал просто несносным…

– А вы знаете, из-за чего?

– Тогда не знала. Только знала, что ему плохо, что он в депрессии. И лишь сегодня ночью узнала, отчего… почему ему так плохо. И почему ему захотелось со мной общаться. Почему… Это был кошмар! Он мне во всем признался. Я предложила ему поговорить с полицией, и, по-моему, он так и собирался сделать. Прямо завтра. Я вызвалась сходить с ним. Поддержать его. Ему было ужасно плохо. Он вам не рассказывал… о Сигюрвине?

– Мне с ним так и не удалось поговорить, – ответил Конрауд.

– Он уже ушел?

– Ну, можно выразиться и так. Когда вы уехали от него, он решил свести счеты с жизнью.

Салоуме вытаращила глаза.

– Что…

– Бернхарда нет в живых.

– Как?.. Что вы говорите!

– Он повесился в своей лавке.

Салоуме как будто не поняла слов, которые он произнес – и Конрауд понял, что мог бы проявить больше чуткости. Она оперлась на стол, села на стул и все смотрела на Конрауда: непонимающе, вопрошающе, испуганно.

– Я хотел с ним поговорить, – сказал Конрауд. – Но опоздал. Мне очень больно вам это говорить.

– Он… он же собирался рассказать полиции, – недоумевала Салоуме. – Всю правду, без утайки. Он же мне обещал. Он был рад. Рад, что наконец облегчит душу. Ведь он все эти годы жил с этим, а сейчас собрался рассказать, как было на самом деле.

– Что вы сказали, почему он хотел поддерживать с вами контакт? – спросил Конрауд. – По какой-нибудь особой причине? Кроме той, что когда-то вы были знакомы.

– Он хотел быть в курсе, – ответила Салоуме. – Он сам это признавал. Конечно, он знал, что я была с Хьяльталином и оказалась замешана в это дело, а ему хотелось знать, что там творится: расследуют ли это дело до сих пор, связывались ли вы со мной по этому вопросу. Он меня иногда об этом расспрашивал. Мол, как дела у Хьяльталина, с ним ли я сейчас, общаюсь ли с сестрой Сигюрвина. Вот про это все. Теперь я понимаю, что за этим стояло не просто обыкновенное любопытство… Он, бедняга, был совершенно раздавлен. Я помню, он иногда размышлял, что именно там могло произойти, и говорил, что вот так исчезнуть с лица земли значит напрасно погибнуть… Теперь я понимаю, что таким образом он все время просил о помощи.

– Он сознался, что причастен к гибели Сигюрвина?

Салоуме кивнула.

– Он это признал.

– Он совершил это один?

– Их было двое.

– Кто второй?

– Он не захотел мне говорить.

– И они его отвезли на ледник?

– Да, – сказала Салоуме.

– А о Вилли, о молодом парне по имени Вильмер, он что-нибудь говорил?

– Нет, – сказала Салоуме. – Он говорил кое о чем другом, довольно неясном. Что, мол, ему приходилось жить с этим и даже прибегать к крайним мерам, – но он об этом не распространялся.

Салоуме помотала головой.

– Наверное, мне следовало бы это предвидеть. Он позвонил мне в ужасном настроении, но мне показалось, что ему как будто немного полегчало, когда он рассказал мне про Сигюрвина и вознамерился пойти в полицию вместе со мной. На том мы и распрощались. Мне показалось, что ему стало лучше. И вот… и потом он поступил вот так!

– Мне кажется, я нашел останки джипа, сбившего Вилли, – сказал Конрауд. – Они стоят перед лавкой. Отлично спрятанные на самом видном месте. Этот джип все еще там, хотя от него остался один остов, и я задавался вопросом, отчего Бернхард не стал окончательно избавляться от него.

Салоуме смотрела на него, и на ее лице не читалось никакого выражения.

– Про то дело я ничего не знаю. Он только про Сигюрвина рассказывал, – ответила она.

– Но почему ледник? – спросил Конрауд. – Зачем везти труп аж на Лаунгйёкютль? Неужели он не мог найти места получше и попроще?

Судя по всему, у Салоуме ответа не было.

Тут раздались частые звонки в дверь.

– Они пришли, – Конрауд понял, что это Марта с коллегами.

54

Ночью Конрауд снова вернулся к лавке автозапчастей Бернхарда. Ему не хотелось ехать домой спать, он не мог успокоиться. Тело Бернхарда уже увезли, а сотрудники технического отдела завершили свою работу. Возле здания дежурили полицейские: двое сидели