Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл

У некоторых детей потребность в изменении реальности, в которой они существуют, настолько остра, что это приводит к диссоциации. А иногда они просто отрицают эту реальность. Пережившая в детстве насилие Ольга Тружилло, когда выросла, стала адвокатом и писательницей. Ольга столкнулась с одним из самых ужасных видов абьюза из всех, о каких я когда-либо слышала. Когда ей было три, она пришла в спальню родителей в тот момент, когда отец собрался изнасиловать мать. Девочка схватила его за руку и попыталась оттащить, но он ударил ее по лицу и сказал, что сейчас покажет, что происходит с детьми, если те не уважают родителей. Прямо там же, на глазах у матери, он придавил трехлетнего ребенка к полу и надругался над ней. Ольга слышала, как мать умоляла его остановиться, а потом потеряла сознание. «Она провалилась в какое-то странное забытье», – пишет правозащитница в эмоциональной и яркой книге воспоминаний «Сумма всех моих частей» (The Sum of My Parts). Вскоре и сама малышка почувствовала, что сознание куда-то уплывает, паника утихает. Ее душа как бы покинула тело. [23] «Ощущение было странным, – вспоминает она. – Я будто раздвоилась. Помню, я смотрела на свои руки и вдруг заметила, что у них становится больше пальцев, чем было. Каждая рука будто расщепилась надвое. Я все еще чувствовала боль, которую причинял мне папа, и в то же время она становилась все более приглушенной и далекой. В итоге сознание вышло из тела, отлетело к потолку, и оттуда я со стороны наблюдала за происходящим, ощущая себя в безопасности».

Все детство Ольгу избивал и насиловал отец. Ей еще не исполнилось и десяти лет, когда он, с согласия матери, начал предлагать ее за деньги своим друзьям. Предполагалось, что эти средства помогут им платить аренду, но на самом деле он тратил их по собственному усмотрению. Тружилло описывает диссоциацию как «суперсилу», к которой она часто прибегала в качестве действенной техники выживания, «позволявшей в самых безнадежных обстоятельствах поддерживать здоровое функционирование некоторых областей психики». По словам писательницы, диссоциация помогает ребенку дистанцироваться от травмы до поры до времени, пока не наступит подходящий момент, чтобы разобраться с этим тяжелым опытом.

Детям, которые не способны убежать от реальности с помощью диссоциации или фантазий, приходится искать другие пути преодоления проблем. Одни вполне четко понимают, кто виноват в их бедах, и винят родителя-насильника (или обоих родителей). Другие присоединяются к агрессору и винят во всем жертву, например мать (многие абьюзеры активно побуждают к этому своих детей). Однако, как правило, дети ищут оправдания родителям, а виноватыми считают себя. Они начинают гадать, что же такого совершили, что заставило их отца и мать ссориться. Некоторые даже приходят к выводу, будто сам факт их рождения стал проклятьем для семьи и теперь вызывает конфликты. «Я раньше часто думал, что же я такого сделал, где был не прав?» – говорит Финли. Важной и очень непростой составляющей восстановления мальчика после травмы стало избавление от чувства вины. «Теперь я понимаю, что во всем этом нет никакой моей вины, что бы мне ни говорили», – утверждает он.

Однако Джудит Херман предлагает иную интерпретацию происходящего. Она убедительно доказывает, что инстинкт, заставляющий детей принимать ответственность на себя, вовсе не инфантильный и не ошибочный – это ключевой элемент защитной реакции. Херман поясняет, что ребенок, переживший насилие, «пытается сохранить надежду и ищет смысл в происходящем, и если не находит, то впадает в страшное отчаяние, которого детская психика не выдерживает… Но выход есть, если все дело в самом ребенке, в его внутреннем несовершенстве. Дитя довольно рано это понимает и цепляется за это объяснение, потому что оно позволяет осмыслить ситуацию, вселяет веру и придает силы. Если я плохой, значит, мои родители хорошие. Если каким-то образом я сам являюсь причиной конфликта, значит, я имею власть изменить ситуацию. Если я сам вынудил родителей обращаться со мной таким образом, значит, можно как следует постараться и заслужить прощение. И тогда старшие позаботятся и защитят, то есть дадут мне все то, чего ему ужасно не хватает». [25]

Дети, уверяя себя, что вся проблема в них, на самом деле обретают необходимое в безнадежной ситуации ощущение свободы воли. Иногда ребенок не сам принимает на себя вину – ее на него возлагают родные. Когда Мишель впервые беседовала со мной, она начала рассказывать свою историю с некоторой тревогой и неуверенностью. Ее смущало, что, с одной стороны, ее мать была жертвой абьюза со стороны отца, с другой, она была очень жестока к дочери. «Мои подростковые воспоминания сумбурны: отец бьет маму, потом орет на меня, а мама кричит, что я во всем виновата. В глубине души я понимала, насколько все это неправильно и ненормально», – рассказывает Мишель. Ее мать избивала детей ручкой дастера (метелки для смахивания пыли), причем с такой силой, что у тех все ноги были в синяках. Когда отец бывал дома, мама, страшно неуверенная в себе, требовала от детей абсолютного послушания любому его слову и наказывала дочь за малейшее возражение. А вот когда папы не было рядом, она сознательно навязывала детям привычки, которые бы взбесили домашнего тирана. Особенно это касалось курения, которое тот презирал. Мать курила сама и заставляла детей следовать ее примеру. «Первую сигарету мама дала мне, когда мне было десять», – вспоминает Мишель.

После рукоприкладства со стороны отца мать не только ругала Мишель за то, что у той характер похож на отцовский, но еще и отрицала факт насилия. «Я не раз слышала рассказы о том, как к людям применяли газлайтинг, – говорит Мишель. – Моя мать была мастером такой манипуляции. Допустим, что-то произошло у меня на глазах, а она потом начинает уверять, что ничего не было». Чтобы не потерять связь с реальностью, Мишель начала вести дневник и делала это с большой педантичностью. Однако до сего дня она сомневается, действительно ли происходили события, которым она была свидетелем.

Когда девушке исполнилось 17, отец впервые набросился на нее с кулаками, хотя много лет до этого мать уверяла ее, что такого никогда не произойдет. «Я была ростом метр пятьдесят восемь и весила сорок семь килограммов, а папа был двухметрового роста и раза в два тяжелее меня. Он придавил меня всем своим весом и со всей силы ударил». Жертва пыталась вырваться, а он продолжал бить ее в живот, пока она не отпустила ручку двери, за которую уцепилась, надеясь бежать. «Я корчилась на полу, в ужасе представляя, что теперь стану его боксерской грушей. Ранее он оскорблял меня словами, но я никогда не думала, что он поднимет на меня руку».

Мать стояла в коридоре и наблюдала эту сцену. А дочь думала: «Черт возьми, я помню, как пяти или шести лет от роду я пыталась встать между тобой и отцом, чтобы он перестал бить тебя. А теперь ты ждешь в сторонке и наблюдаешь, что будет?» На следующий день Мишель не могла подняться с кровати от боли и тоски. После полудня к ней в комнату пришла мать и велела «перестать ломать комедию». Пора сойти вниз. Иначе отец обидится. «Она заставила меня подняться, пойти в кухню и выпить с ним кофе. Папа шутил, а я должна была делать вид, что все прекрасно».