Рождение греческого полиса - Эдуард Фролов

Аристотель в «Политике», рассматривая проблему государственных переворотов, дважды упоминает о выступлении Панэтия в Леонтинах. Первый раз случай с Панэтием приводится в качестве примера — наряду с другими и более известными — становления тирании из демагогии: «Панэтий в Леонтинах, Кипсел в Коринфе, Писистрат в Афинах, Дионисий в Сиракузах и другие таким же образом (достигли тирании) при помощи демагогии (έκ δημαγωγίας)» (Aristot. Pol, V, 8, 4, p. 1310 b 29-31, здесь и ниже пер. С. А. Жебелева—А. И. Доватура).

В другой раз на случай с Панэтием дается ссылка для подтверждения возможности перемены государственного строя из олигархического в тиранический: «Также и олигархия может перейти в тиранию (και εις τυραννίδα μεταβάλλει εξ ολιγαρχίας), как это произошло с большей частью древних олигархий в Сицилии, где олигархия в Леонтинах перешла в тиранию Панэтия, олигархия в Геле — в тиранию Клеандра, в Регии — в тиранию Анаксилая; то же самое и во многих других городах» (ibid. V, 10, 4, р. 1316 а 34-39).

Что же касается Полиэна, то у него мы находим целое связное повествование о Панэтии, которое ввиду его очевидной важности приведем здесь полностью: «Панэтий, будучи полемархом (πολέμαρχων) во время войны леонтинцев с мегарянами из-за границ страны, прежде всего натравил бедных и пехотинцев (τούς πένητας καί πεζούς) на богатых и всадников (τοΤς εύπόροις και ίππευσι), поскольку, дескать, эти последние в битвах получают выгоды, а они сами несут множество потерь. Затем, устроив перед городскими воротами смотр (έξόπλισιν), он принялся считать и проверять оружие, а лошадей передал конюхам (τοΐς ήνιόχοις) и велел вести на пастбище. Имея 600 пельтастов, готовых к восстанию, он поручил их командиру довершить подсчет оружия, а сам, словно ища тени, отошел под деревья и убедил конюхов напасть на своих господ (τοΐς δεσπόταις). Те, вскочив на коней, устремились на господ и, схватив подсчитываемое оружие, перебили их, лишенных доспехов и безоружных. Пельтасты также присоединились к избиению и, с великой поспешностью устремившись вперед, захватили город и провогласили Панэтия тираном (κα'ι Παναίτιον τύραννον άνηγόρευσαν)» (Polyaen., V, 47, пер. наш).

Как видим, традиция о выступлении Панэтия компактна, может быть даже лаконична, но вместе с тем весьма информативна. И прежде всего очевидно, что путч Панэтия не только относился к весьма древнему времени, — согласно уже приводившемуся месту из «Хроники» Евсевия (в армянской версии), к 609 г. до н.э., —но и вообще, по-видимому, был первым ярким, отчетливым и потому запечатлевшимся в памяти последующих поколений событием такого рода. Евсевий прямо говорит, что Панэтий был первым по времени сицилийским тираном, но и Аристотель, наверное, не случайно каждый раз начинает ряды своих примеров (в цитированных отрывках) с имени Панэтия.

Надо думать, что яркость и отчетливость, способствовавшие закреплению памяти о Панэтии, объяснялись зрелостью формы, в которую вылилось его выступление, своеобразной образцовостью этого события, за которым в традиции стала выстраиваться вереница других, ему подобных. И действительно, классически отчетливой является уже самая исходная ситуация, породившая эту первую в истории Сицилии известную нам политическую коллизию. Леонтины в конце VII в. до н. э. предстают как государство с типичной олигархической, или, как было бы лучше сказать применительно к этому раннему времени, аристократической, организацией. В полисе всем заправляют «богатые и всадники», т. е. такая же, по сути дела, военно-землевладельческая знать, и с тем же или близким обозначением, что и на родине колонистов, в Халкиде.[289] Ей противостоит недовольная и готовая к возмущению масса простого народа — «бедные и пехотинцы», которые привлекаются к службе в войске, но не имеют равной доли ни в дележе добычи, ни в чем другом. Обозначившаяся, таким образом, конфронтация сословий в сочетании с внешними осложнениями (Леонтины ведут войну с соседним дорийским городком Мегарами Гиблейскими) создает условия для авторитетного выступления на авансцену сильной личности, которая развязывает смуту и захватывает власть в государстве.

Далее, показателен сам путь Панэтия к личной власти — он именно являет собою образец для подобного рода восхождений. Судя по всему, Панэтий — выходец из аристократической среды, поправший интересы своего сословия в угоду личному честолюбию. Трамплином к возвышению послужило высокое официальное назначение: как бы ни толковать выражение Полиэна о полемархии Панэтия, —как специальный термин или как более общее, необязательное обозначение должности командующего,[290] ясно, что Панэтий официально возглавлял леонтинское ополчение и этими своими полномочиями злоупотребил. Этому содействовали условия военного времени. Война, несомненно, должна была осложнить и без того напряженную обстановку в Леонтинах, и в то же время, дав возможность отличиться Панэтию, она могла способствовать его популярности и дальнейшему выступлению в качестве народного вождя. Методы, которыми он при этом воспользовался, стали с тех пор классическими. Это — комбинация демагогии и прямого вооруженного насилия. Относительно демагогии важно общее указание Аристотеля, а также свидетельство Полиэна о подстрекательстве Панэтием бедных против богатых. Что же касается насилия, то здесь предельно ясен Полиэн, и если что и требует уточнения в его рассказе, так это лишь упоминания о сателлитах Панэтия.