Тайная Миссия - Уильям Хорвуд

В его голосе, во всех его движениях, насколько можно было судить в этом полумраке, сквозила какая-то жалкая угодливость, как у провинившегося, растерянного подростка, который неожиданно нашел родителей: ему и подбежать к ним скорее хочется, и боязно, что его накажут и прогонят прочь.

— Ну вот, отдохните и поешьте, милые господа! Счастлив познакомиться с вами и быть вам полезным! — неожиданно произнес он.

И верно, на полу они увидели еду.

— Ешьте, жуйте, хрустите и наслаждайтесь, господа хорошие, — добавил он.

Триффан и Спиндл не заставили себя упрашивать. Когда они покончили со скудной трапезой, крот снова заговорил:

— Теперь будьте настолько любезны — следуйте за мной, причем быстро, как только можете. Да-да, поскорее, пожалуйста!

Они продолжили путь уже по новому тоннелю. Проводник по-прежнему держался в отдалении: его тощая тень маячила где-то впереди. Время от времени он приостанавливался, оглядывался и принюхивался, словно удостоверяясь, идут ли они за ним следом. Однако рыльца своего он так ни разу и не показал.

Переходы были старые, кое-где полузасыпанные, кое-где подправленные, а некоторые наглухо закрытые. Духота стояла страшная, притока воздуха почти никакого; пахло гнилью, сыростью, смертью и разложением. Впереди слышались звуки голосов, однако это была не веселая болтовня, не живой перестук деловито снующих кротов и не песенки кротих, окончивших возню по хозяйству; это была шаркающая поступь усталых и больных; шаги отчаявшихся, живущих одной лишь робкой надеждой, за которую каждый крот цепляется до последнего вздоха, — надеждой на перемену судьбы, на то, что жизнь в любом случае предпочтительнее смерти.

Они сократили расстояние, отделявшее их от проводника, однако и теперь он ухитрялся держаться в глубокой тени и не показывать им своей мордочки. Из деликатности они не пытались подойти поближе. Неожиданно проводник остановился, и они увидели впереди широкий тоннель, пересекавший их путь. Оттуда-то и доносились звуки, которые они недавно слышали. Проводник припал к земле и вежливо попросил последовать его примеру.

И тут до них снова долетели звуки приближающихся шагов, потом бормотание. Судя по голосу, это была кротиха — она постанывала и тяжело, с надрывом дышала. Затем появилась и она сама. Она шла по большому тоннелю откуда-то слева. Вид ее был страшен: меха не было, одна розовато-серая, висящая складками кожа обтягивала костяк. Она была стара, но, очевидно, когда-то много рожала, потому что пустые соски свисали до самой земли, причем один из них представлял собою сплошной гнойник. Видимо, язвы были у нее и на шее, потому что она то и дело дергала головой, словно пыталась унять зуд или зализать место, до которого не могла дотянуться. Лапы были все в ссадинах, когти растрескались. Но самое жуткое состояло в другом: в искореженных зубах она держала пожелтевшую челюстную кость; можно было подумать, что когда-то давно на нее напали, произошла схватка, и теперь в ее зубах намертво засела челюсть убитого врага. Казалось, кротиха на ходу сосала эту кость, и из ее рта текла вязкая слюна.

— Кто это? — прошептал Триффан.

— Вам незачем говорить шепотом, добрый, великодушный господин мой,— произнес проводник, не понижая голоса. — Она вас все равно не услышит!

Однако кротиха, будто почуяв чье-то присутствие, остановилась и стала принюхиваться, вертя головой, но по-прежнему не разжимая зубов. Тут они увидели, что там, где должны быть глаза, у нее открытые, сочащиеся кровью язвы. Не успели Триффан и Спиндл опомниться, как кротиха двинулась дальше и скрылась из вида.

— Примите извинения и сожаления, о достойнейшие, за тяжкое зрелище, которому вам довелось стать свидетелями. Что поделаешь — болезнь. Зрелище ужасное, угнетающее, в этом нет сомнений. Но увы — здесь некому лечить и не на что надеяться, остается только пытаться протянуть как можно дольше! Уж я-то знаю — кому же и знать, как не мне! А теперь снова скажу лишь одно многообещающее слово: вперед!

Однако Триффан не двинулся с места.

— Назови свое имя, крот! — внятно произнес он.

— Ах, как мило с твоей стороны спросить об этом! — поглядев через плечо, воскликнул проводник.— И как вежливо, как торжественно звучат эти древние формы обращения, которые ты употребляешь! Я знал, что такие сеть, но никогда не слышал, чтобы их произносили вслух. Ты, наверное, очень ученый крот. Конечно, почтенный и многоумный господин мой, ты прав: даже у такого ничтожного, никому не известного крота, как я, есть собственное имя. Так ты и вправду желаешь его узнать? Это красивое имя, и оно действительно мое и больше ничье.

— Мы на самом деле хотим узнать, как тебя зовут, чтобы поблагодарить за еду и за то, что ты нас сопровождаешь.

— Даже так! — воскликнул крот, останавливаясь, и потом как бы про себя пробормотал: — Надо же! Эти добрые господа меня благодарят! Такие ученые, такие великодушные — они хотят поблагодарить, и кого — меня?! Это стоит запомнить. Тут есть над чем задуматься, есть за что благословить судьбу!..

Пока он говорил сам с собою, Триффан и Спиндл подошли к нему совсем близко. Он стоял к ним спиной, вжавшись всем хрупким тельцем в одну из стенных трещин.

— Так как же все-таки тебя называть? — мягко произнес Триффан.

— Вы все про имя? Да оно, в общем-то, совсем обыкновенное...— Голос у него стал испуганный.

— Покажи нам себя, — еще тише, еще ласковее сказал Триффан.

— Я не хочу... Да и вы сами не захотите... — разлился робкий шепот.

— Не страшись нас, крот. Мы не причиним тебе вреда.

Они застыли в ожидании, между тем как из широкого тоннеля продолжали нестись стоны и тяжкое дыхание изможденных кротов. Проводник несмело повернулся, но они смогли различить лишь испуганные, настороженные глаза, желтые искривленные зубы, тощие лапы и тупые, сношенные, как у глубокого старика, когти.

— Покажись! — проговорил Триффан.

Но крот лишь затряс головой, втянул рыльце в плечи и забился еще дальше в тень.

— Ты боишься?

— Да, — проронил крот.

— Чего?

— Это мой секрет. Это очень личное, и вы все равно не поймете. Про это никто не знает. Не касайтесь этого хотя бы пока.

Триффан пристальным взглядом окинул его щуплое тело и ласково сказал:

— Кажется, я знаю, в чем состоит твой секрет.

— Неужели? Не могу в это поверить, достопочтенный господин. При всем твоем уме, ты вряд ли можешь догадаться о том, чего я