Рассвет - Генри Райдер Хаггард

Леди Беллами рассмеялась.

— Забавно видеть, как отец боится собственной дочери! — заметила она. — Однако вы слишком торопите события, мистер Каресфут. Кто же просит принуждать ее? Все, что от вас требуется, — это не вмешиваться, а остальное предоставить мне и Джорджу. Так или иначе, вы не будете иметь к этому никакого отношения, и никакая ответственность на вас не ляжет. Кроме того, весьма вероятно, что ваш кузен исчерпает свои фантазии — ну, или еще что-нибудь положит конец этой истории — в этом случае мистер Хейгем просто завершит свой годичный испытательный срок, и события пойдут своим естественным путем. Да было бы даже мудро и правильно испытать постоянство и крепость чувств молодых влюбленных, вместо того чтобы позволить им скоропалительно пожениться. С другой стороны, если Анжела в течение года объявит, что отдает предпочтение вашему кузену, к вам это никакого отношения иметь не будет.

— Я не понимаю, что вас-то так интересует в этом деле, леди Беллами?

— Дорогой мистер Каресфут, какое вам дело до моих интересов? Может быть, они у меня есть, а может быть, и нет; все женщины любят сватать своих знакомых, вы же знаете; а вот что действительно важно — так это ваше собственное решение! — тут она бросила на него быстрый взгляд из-под тяжелых век и поняла, что ее доводы не убедили Филипа, а если и убедили, то он все еще упрямится и сопротивляется.

— Между прочим, — медленно продолжала она, — Джордж попросил меня перевести вам с его счета деньги, которые, по его словам, давно должны были быть выплачены, да все не было оказии…

— Какова же сумма? — рассеянно спросил Филип.

— Довольно большая, тысяча фунтов.

Не требовалось особой интонации, которую она вложила в свой голос, чтобы Филип понял, в чем дело. Он прекрасно знал, что такой суммы ему не причитается.

— Вот чек, — продолжала леди Беллами.

Вынув из сумочки подписанный чек на имя лондонского банкира, она развернула его и бросила на стол, не сводя с Филипа глаз.

Филип смотрел на деньги глазами голодного волка. Тысяча фунтов! Она может принадлежать ему просто за согласие… нет, за молчание. Это же ни к чему его не обязывает!

Жадность скряги овладела им, пока он смотрел на чек. Он медленно протянул дрожащую от волнения руку к столу, но прежде чем его пальцы коснулись драгоценной бумаги, леди Беллами, как бы случайно, уронила на нее свою белую ладонь.

— Я полагаю, что мистер Хейгем уедет завтра, как мы договорились? — сказала она небрежно, но многозначительно.

Филип кивнул.

Белая рука поднялась так же небрежно, как и опустилась, оставив чек на столе во всей его красе. Филип взял его так осторожно, как только мог, и положил в карман. Затем, поднявшись, он попрощался и добавил уже в дверях:

— Помните же, я не несу никакой ответственности за это дело. Я умываю руки и ничего не желаю обо всем этом слышать.

«Тысяча фунтов сделала свое дело, — размышляла леди Беллами. — Я же говорила Джорджу, что он с жадностью набросится на деньги. Я не зря наблюдала за ним двадцать лет. Подумать только, продать счастье единственной дочери за тысячу фунтов, да еще какой дочери! Интересно, сколько бы он взял, чтобы убить ее, если бы был уверен, что его не разоблачат? Честное слово, моя работа становится все интереснее. Эта шавка по имени Филип — отличная игрушка!»

И леди Беллами рассмеялась своим особенным смехом.

Мы не станем вторгаться в исполненные чувства вины мысли Филипа, пока он возвращался домой, да и вообще, несмотря на теплое сияние, которое излучал чек на тысячу фунтов в его кармане, Филипу Каресфуту не стоило завидовать. Возможно, ни один негодяй в мире не жалок так, как тот, который старается обмануть самого себя и, получив свою прибыль, пытается взвалить ответственность за свое беззаконие на плечи других!

К несчастью, в этом прозаическом мире бесконечных сделок нельзя просто так получить чек на тысячу фунтов, не выдав, в той или иной форме, quid pro quo[7]. Теперь Филип должен был избавить свой дом и близлежащие окрестности от Артура Хейгема, своего гостя и возлюбленного дочери. Это было Филипу не по нраву, но шуршание чека в кармане бриджей постоянно напоминало об обязательствах, которые он на себя взял.

Когда в тот вечер Артур пришел выкурить трубку вместе с хозяином, тот выглядел таким мрачным и подавленным, что молодой человек заподозрил повторение давешней сцены с тенью, не догадываясь, что впереди его ждет нечто гораздо более неприятное.

— Хейгем, — внезапно произнес Филип, упорно глядя в другую сторону, — я хочу поговорить с вами. Я тщательно обдумал наш разговор насчет вашей помолвки с Анжелой и теперь пришел к окончательному решению. Я могу сразу сказать, что одобряю вас во всех отношениях (тут сердце его слушателя радостно забилось), но при всех сложившихся обстоятельствах… я не думаю, что был бы прав, немедленно благословив эту помолвку. Для этого вы оба недостаточно хорошо знаете друг друга. Я могу показаться старомодным, но я глубоко верю в добродетель постоянства, и я стремлюсь, в ваших же собственных интересах, подвергнуть испытанию и вас, и Анжелу. Условия мои таковы: вы должны уехать отсюда завтра же и дать мне честное слово джентльмена, которое, я знаю, будет самой надежной гарантией, какую я могу от вас получить, что в течение года вы не сделаете никаких попыток снова увидеться с Анжелой или поддерживать с ней какие-либо письменные отношения. Через год вы можете вернуться, и, если вы оба сохраните свои устремления, то сможете пожениться, как только захотите. Если вы откажетесь принять эти условия — что, как я полагаю, было бы полезно вам обоим, — я не дам своего согласия на вашу помолвку.

За этой речью последовало молчание. Спичка, зажженная Артуром до того, как Филип начал говорить, догорела у него между пальцами, и он, казалось, не испытывал никаких особых неудобств, теперь и его трубка с грохотом упала на каминную решетку и разбилась вдребезги — очевидное свидетельство силы удара, нанесенного всем его надеждам. Несколько мгновений Артур был так ошеломлен мыслью о том, что потеряет Анжелу на целый долгий год, потеряет ее так же, как если бы она умерла, что не мог ничего ответить. Наконец он обрел дар речи и хрипло произнес:

— У вас жесткие условия, знаете ли…

— Не могу спорить с вами об этом, Хейгем; но как бы то ни было, это мои условия, основанные на том, что я считаю своим долгом перед дочерью. Принимаете ли вы их?

— Я не могу ответить вам сразу. Мое счастье и счастье Анжелы слишком важны, чтобы я позволил себе решать единолично. Сначала я должен посоветоваться с ней.

— Очень хорошо, я не возражаю, но вы должны дать мне ответ завтра к десяти часам утра.

Если бы только Артур знал свою собственную силу и слабость Филипа — силу, которую честность и честь всегда имеют перед лицом бесчестия и подлости, — если бы он знал жалкую слабость алчности Филипа — о, как легко было бы ему разнести в пух и прах все надуманные доводы и одной лишь демонстрацией непоколебимой целеустремленности опровергнуть любые условия… Если бы он тут же отказался принять этот ультиматум, то Филип, находящийся в страшном смятении и совершенно раздавленный собственными суеверными страхами, принял бы эту решимость за предзнаменование и уступил бы ей, поскольку сам не обладал ею ни в коей мере. Но Артур не знал, да и откуда ему было знать? Кроме того, он был слишком благородным джентльменом, чтобы позволить себе заподозрить нечестную игру. И вот, слишком опечаленный, чтобы говорить, и подавленный ужасным предчувствием скорой разлуки с той, которую он любил больше жизни, он бежал в свою комнату, чтобы думать и расхаживать, расхаживать и думать, пока не побледнеют на небе звезды…