Рассвет - Генри Райдер Хаггард

С горечью приходится констатировать, что, выйдя за дверь и исчезнув из поля зрения Анжелы, Артур Хейгем в течение нескольких минут яростно проклинал Филипа Каресфута, вне себя от горя и гнева.

Описывая эти последние часы перед разлукой, мы можем лишь огорчить сочувствующего читателя, особенно если он или она когда-либо имели несчастье пережить такое время в своей собственной жизни. День чьего-либо отъезда всегда печален, но еще более печален он, когда уезжает ваш возлюбленный, чьего лица вы не увидите, и ни один почтальон не принесет вам вестей о нем в течение целого долгого года.

Тем не менее, эти двое влюбленных находили некоторое утешение в нетерпеливом ожидании того радостного дня, когда завершится испытательный срок, и в том, чтобы во всех деталях обсудить подготовку к предстоящей свадьбе: как Анжела предупредит мистера Фрейзера, что потребуются его услуги; куда они поедут на медовый месяц и даже из каких цветов должен быть составлен свадебный букет, который Артур привезет Анжеле из города.

Так текли эти последние часы перед разлукой, и бег их был слишком стремителен. Каждый старался быть веселым, чтобы поддержать настроение другого. Но не в человеческой природе чувствовать себя бодрым, если сердце заледенело от тоски! Обед вышел еще более унылым, чем завтрак, поскольку Пиготт, узнавшая о надвигающемся несчастье и с недоверием относившаяся к любым побуждениям Филипа, хотя ей и не хотелось усугублять этим общее уныние, по обычаю малообразованных людей, болезненно и заразительно выказала свое горе.

— Бедный мой Алек, — сказала Анжела, когда подошло время прощаться, и склонилась над собакой, чтобы скрыть слезы, как когда-то склонилась, чтобы скрыть румянец, — бедный Алек, я буду скучать по тебе почти так же, как по твоему хозяину.

— Ты не будешь скучать по нему, Анжела, потому что я собираюсь сделать тебе подарок… если ты согласишься его оставить.

— Это очень мило с твоей стороны, дорогой. Я буду рада принять его ради тебя.

— Ну что ж, тогда оставляю его тебе, любимая, он хороший пес; к тому времени, как я вернусь, он уже наверняка поменяет объект своей преданности. Надеюсь, ты его примеру не последуешь!

— Ах, Артур, почему ты так часто сердишь меня, говоря подобные вещи? Солнце забудет, как светить, раньше, чем я забуду тебя!

— Тише, любовь моя, я не это имел в виду, — и он обнял ее.

Они сидели вместе под дубом, где впервые встретились, рука об руку и сердце к сердцу, и именно в этот момент проявились сила характера Анжелы и ее чарующая безмятежная уверенность в своих силах — в отличие от Артура. Ибо чем ближе становилась минута разлуки, тем с большим трудом он мог сдерживать свое отчаяние, она же, напротив, становилась все более и более спокойной, питая его слабость своей тихой силой; она велела ему искать утешения у Того, кто в своих собственных целях распорядился их судьбами.

— Дорогой мой, — сказала Анжела Артуру, — в мире так много вещей, которые мы не можем понять, и все же они правильны и должны привести к хорошему концу. Что может случиться с нами до конца этого года, мы, конечно, не можем сказать, но я чувствую, что всякая любовь бессмертна и что нас ждет совершенная жизнь, если и не в этом мире, то в следующем. Помни, дорогой мой, что эти несколько месяцев, в конце концов, есть всего лишь дуновение ветерка в небе или капля росы в водах озера по сравнению с будущим, которое нас ожидает, и что пока мы не достигнем этого будущего, мы не сможем по-настоящему познать друг друга или истинный смысл и цель нашей любви. Так что жди этого без страха, дорогой мой, и если случится так, что я исчезну из твоей жизни… или вокруг тебя возникнут другие узы, которые воспрепятствуют нашей земной любви… — Тут Артур вздрогнул и хотел было прервать ее, но она остановила его. — Не начинай, Артур, прошу тебя. Кто может читать будущее? Случались и более странные вещи, и если, говорю я, такое случится с нами, то помни, умоляю тебя, что в будущем лежит разгадка всех тайн мира. Обрати свой взор к нему, как к горизонту, за которым ты найдешь меня, ожидающую тебя, да и не только меня, но и все, что ты когда-либо любил. Только, милый, постарайся быть хорошим человеком и люби меня всегда.

Артур в восхищении смотрел на нее.

— Анжела, — медленно проговорил он, — чем же ты так отличаешься от других женщин? У всех, кого я знал, любовь — это дело страсти или развлечения, мирского и повседневного, но твой взор устремлен к небу и ищет свое истинное выражение в тишине вечности! Быть любимым тобой, моя дорогая… это стоит целого века скорби.

Наконец момент разлуки настал, как настают все хорошие и плохие моменты нашей жизни. Рыдающей Пиготт достались от Артура крепкие объятия и пятифунтовая банкнота; Алек был поглажен в последний раз; Филип, упорно отводивший взгляд, удостоился сдержанного рукопожатия. Анжеле, которая храбро улыбнулась ему в глаза, предназначался долгий прощальный поцелуй.

Но когда колеса заскрипели по гравию, огромные слезы, навернувшиеся девушке на глаза, скрыли от нее Артура. Она вслепую поднялась к себе в комнату и, бросившись на постель, дала волю своей безудержной печали, чувствуя, что она совершенно одинока и опустошена.

Когда Анжела была еще совсем ребенком, постоянные обитатели Шерборн-лейн и Кинг-Уильям-стрит в лондонском Сити могли часто встречать очень хорошенькую девушку с изящными и скромными манерами, появлявшуюся на улице каждый вечер, примерно в тот час, когда джентльмены обычно запирают свои конторы и расходятся по домам, ныряя в шум и суету большого города. Эту девушку звали Милдред Джеймс, и она была единственной дочерью одного весьма добросовестного лондонского врача; ее ежедневной миссией было ходить по вечерам на дешевые рынки перед их закрытием и покупать провизию, которой должно было хватить семье, обитающей на Шерборн-лейн (поскольку ее отец проживал в тех же комнатах, где практиковал) на весь следующий день. В те дни постоянной охоты за дешевой едой мир был нелегким местом обитания для бедной Милдред — денег не хватало на самое необходимое, поскольку большая их часть уходила на лечение и уход за ее больной матерью.

Несколько лет спустя, когда Милдред исполнилось восемнадцать, ее мать умерла, но конкуренция среди врачей на Шерборн-лейн была очень высока, и уход несчастной женщины не слишком облегчил бремя бедности для ее семьи. Милдред было около двадцати лет, когда однажды вечером некий мистер Карр, пожилой джентльмен, с которым был знаком ее отец, прислал из приемной написанную карандашом записку, в которой сообщал, что будет рад повидаться с доктором Джеймсом как можно скорее.

— Беги, Милдред, — сказал отец, — и скажи мистеру Карру, что я буду через минуту. Нельзя же принимать пациента в домашней одежде.

Милдред повиновалась и, скользнув в мрачную приемную, словно солнечный луч, передала слова отца старому джентльмену, который, по-видимому, испытывал сильную боль — после чего собиралась вернуться к себе.

— Не уходите! — возопил пожилой пациент. — Я прищемил палец дверью, и это ужасно больно. Вы — единственное, чем можно полюбоваться в этой дыре и хоть немного отвлечься.