Белеет парус одинокий - Валентин Катаев

– Ишь, побрился, чтоб не узнали… Шкура… Он меня знает какоблупленного, – сказал Гаврик с досадой. – Ни за что не пройдем.

– А может, пройдем?

– Смеешься?

Гаврик выглянул из ворот.

– Ходит…

Гаврик сжал кулачок и стал со злостью грызть костяшкипальцев.

– А они тама сидят и дожидаются… У, дракон!

В наступившей на минуту полной и глубокой тишине восстанияслышались отдаленные выстрелы. Их шум перекатывался где-то по крышам города.

– Слышь, Петька, – сказал вдруг Гаврик, – понимаешь, онитама сидят и даром дожидаются… без товара… Их тама всех перестреляют, оченьпросто… А я не могу идти, потому что этот черт непременно за мной прилипнет!

Злые слезы закипели на глазах Гаврика. Он сильно потянулносом, высморкался в землю и сердито посмотрел Пете в глаза:

– Чуешь, что я тебе говорю?

– Чую, – одними губами проговорил Петя, бледнея от этогосердитого, дружеского, настойчивого и вместе с тем умоляющего взгляда товарища.

– Сможешь пойтить один? Не сдрейфишь?

От волнения Петя не мог выговорить ни слова. Он крупноглотнул, кивнув головой. Воровато озираясь по сторонам и выглядывая из ворот,Гаврик стал набивать Петины карманы своими мешочками.

– Слышь, все отдашь, весь товар. И что в ранце, отдашь, ичто в карманах. А если поймаешься, молчи и отвечай, что нашел на улице и ничегоне знаешь. Понял?

– Понял.

– Как только отдашь, так беги сюда обратно, я тебя буду тутадожидаться, в воротах. Понял?

– Понял.

С неудобно раздутыми карманами Петя, почти ничего несознавая от страха и волнения, подошел к заставе.

– Куда лезешь, не видишь, что ли? – закричал усатый,бросаясь к мальчику.

– Дяденька, – захныкал Петя привычным тоненьким голосомГаврика, – пожалуйста, пропустите, мы живем тут недалеко, на Александровскомпроспекте, в большом сером доме, мама очень беспокоится: наверное, думает, чтоменя убили.

И совершенно натуральные слезы брызнули из его глаз, катясьпо замурзанным пухлым щечкам. Усатый с отвращением посмотрел на маленькуюфигурку приготовишки и взял Петю за ранец. Он подвел мальчика к обочинемостовой и слегка поддал коленом:

– Жарь!

Не чувствуя под собой ног, Петя побежал к известному дому.

Мальчик шмыгнул в ворота, стал пробираться через двор.Проходя здесь час тому назад с Гавриком, Петя не испытывал особенногобеспокойства. Тогда он чувствовал себя под надежной защитой друга, ловкого иопытного. Избавленный от необходимости думать самому, он был всего лишьпослушным спутником, лишенным собственной воли. За него думал и действовалдругой, более сильный.

Теперь мальчик был совершенно один. Он мог рассчитывать толькона самого себя и ни на кого больше.

И тотчас в отсутствие Гаврика мир стал вокруг Пети грозным,громадным, полным скрытых опасностей.

Опасность пряталась в каменных арках внутренней галереи,среди зловещих ящиков и старой, поломанной мебели. Она неподвижно стоялапосредине двора за шелковицей, ободранной зубами лошадей. Она выглядывала изчерной дыры мусорного ящика.

Все вещи вокруг мальчика приобретали преувеличенные размеры.Громадные казачьи лошади теснились, напирая на Петю золотисто-атласными танцующимикрупами. Чудовищные хвосты со свистом били по ранцу. Чубатые казаки в синихшароварах с красными лампасами прыгали на одной ноге, вдев другую в стремя.

– Справа-а по три-и-и! – кричал осипший голос хорунжего.

Вырванная из ножен шашка зеркальной дугой повисла в воздухенад приплюснутыми набекрень фуражками донцов.

Петя спустился в подвал.

Он долго шел ощупью в душном, но холодном мраке, дышапыльным воздухом сараев. Ужас охватывал мальчика всякий раз, когда его ресницызадевала паутина, казавшаяся крылом летучей мыши. Наконец он выбрался на второйдвор. Здесь было пусто.

Только сейчас, среди этой небывалой пустоты, в полной мереощутил Петя свое страшное одиночество. Он готов был броситься назад, но тысячи версти тысячи страхов отделяли его от улицы, от Гаврика.

В щели между вторым и третьим двором стояла такая немыслимаятишина, что хотелось изо всех сил кричать, не щадя горла. Кричать отчаянно,страстно, исступленно, лишь бы только не слышать этой тишины.

Такая тишина бывает лишь в промежутке между двумявыстрелами.

Теперь надо было сунуть в рот пальцы и свистнуть. Но вдругПетя сообразил, что не умеет свистеть в два пальца. Плевать сквозь зубы давнонаучился, а свистеть – нет. Не сообразил. Забыл.

Мальчик неловко вложил в рот пальцы и дунул, но свиста невышло. В отчаянии он дунул еще раз, изо всех сил. Ничего. Только слюни ишипение.

Тогда Петя собрал все свои душевные силы и, зажмурившись,крикнул:

– Э-э!

Голос прозвучал совсем слабо. Но гулкое эхо тотчас наполнилопустую цистерну двора.

Однако никто не откликнулся. Тишина стала еще страшней.

Вверху что-то оглушительно щелкнуло, и вниз полетело коленосбитой водосточной трубы, увлекая за собой куски кирпича, костыли, известку.

– Э-э! Э-э! Э-э! Э-э! – закричал мальчик изо всей мочи.

Наверху приоткрылся ставень, и выглянуло незнакомое лицо.

– Чего кричишь? Принес? Беги сюда наверх! Живенько!

И лицо скрылось.

Петя в нерешительности оглянулся. Но он был совершенно один,и не с кем было посоветоваться.

Вверху опять щелкнуло, и вниз полетел большой кусокштукатурки, разбившейся вдребезги у самых Петиных ног.

Съежившись, мальчик бросился в дверь черного хода. Путаясь вполах слишком длинной, сшитой «на рост», шинели, он стал взбираться по гремучейжелезной лестнице наверх.

– Давай, давай, давай! – кричал сверху сердитый голос.

Тяжелый ранец больно колотил по спине. Раздутые карманыстесняли шаг. Сразу стало жарко. Фуражка внутри стала горячая и мокрая. Потлился на брови, на глаза. Лицо пылало.