Женщина в "Восточном экспрессе" - Люси Эшфорд

– Давайте проветримся немного. Как насчет прокатиться на муле? – Макс погладил Агату по щеке, искательно глядя в глаза. – По воскресеньям я хожу в маленькую церковь на станции – хороший предлог отдохнуть от этой банды. К тому же ранним утром очень приятно проехаться по пустыне!

Агата сморгнула слезы. Идея прокатиться ей понравилась, но вот служба…

– На мессу, если не хотите, идти необязательно, – заверил Макс. – На платформе есть ларек, можно выпить кофе и перекусить.

– А Джеймс? Он скоро проснется.

– Наверняка Кэтрин и остальные смогут за ним приглядеть пару часов. Не волнуйтесь, я оставлю на столе записку.

* * *

В воздухе резко пахло ромашками и купырем. Прошедший дождь вдохнул в пустыню новую жизнь: колеи превратились в ручейки, а когда вода сошла, тут и там из земли вылезли цветы.

Первое время ехали молча. Агата чувствовала, что Макс осторожно выжидает, пока она заговорит первой, но боялась снова расплакаться. Она держалась вслед за ним на расстоянии пары метров и вдруг заметила что-то у него на плече. Сперва показалось, что это лепестки шевелятся на ветру, но когда она подъехала ближе, то разглядела бабочку – очень необычную, цвета морской волны летним утром.

– Макс!

Он обернулся в седле, дожидаясь, пока она поравняется с ним. Протянув руку, Агата коснулась его рубашки.

– Что там?

– Бабочка.

Насекомое заползло ей на палец. Агата медленно убрала руку и показала Максу.

– Какая красивая! – Он погладил ее запястье. – Здесь редко можно увидеть бабочку; пожалуй, такого цвета я и не видел ни разу.

Тем временем бабочка подняла лапку и пригладила усики, затем распахнула крылья и ускользнула. Агата вдруг почувствовала неожиданный прилив энергии. Облечь это ощущение в слова было бы излишне сентиментально, и все же она подумала про себя: бабочка – вестник надежды.

– Помню, в день, когда умер Эзми, я тоже увидел бабочку, – произнес Макс, словно читая ее мысли. – Утро выдалось чудесное, теплое и солнечное. Знаете, как бывает… Думаешь: как может продолжаться жизнь, когда его больше нет? Я вышел в сад и сидел там какое-то время – чувствовал вину за то, что жив. И тут прямо передо мной на цветок села бабочка.

Макс помедлил, устраиваясь в седле поудобнее.

– И я вспомнил рассказ, который читал ребенком: однажды лесные феи пришли к семейству гусениц и попросили у них шкурки, чтобы сшить себе пальто. Гусеницы пришли в ярость – они подумали, что феи хотят их убить! Те объяснили, что совсем не то имели в виду: придет время, и гусеницам не понадобятся шкурки, потому что у них будет куда более красивая одежка.

– И что они сказали – гусеницы, в смысле?

– Не поверили. Дали феям от ворот поворот.

Агата сглотнула, в глазах защипало.

– Я когда-то верила… В Бога то есть. Но теперь… – Она прерывисто вздохнула, не в силах выразить хаос, царящий в душе.

Макс дотянулся и пожал ей руку.

– Не так-то просто сохранять веру, когда весь мир перевернулся… Главное – продолжать верить в себя.

* * *

Кэтрин наблюдала за спящим Джеймсом: одна ручка поднята к уху, кулачок открывается и закрывается, как морской анемон. Иногда малыш замирал неподвижно, и тогда она пугалась: вдруг перестал дышать? Брала зеркало, подносила к ротику и сама забывала дышать, пока гладкая поверхность не затуманивалась.

– Все нормально?

В дверях появился Леонард с чашкой чая и тарелкой тостов с маслом.

– Я подумал, ты захочешь позавтракать здесь. – Он поставил поднос на пол и присел рядом. – Хороший мальчик… Я ничего не слышал ночью, ни единого писка.

– Слава богу, он слишком мал, чтобы понимать…

Разбуженный их голосами, Джеймс открыл глазки. При виде незнакомого лица с кустистой бородой его ротик недоуменно сморщился. Кэтрин подхватила его на руки и погладила большим пальцем по щечке – этой хитрости ее научила Агата.

– Здорово ты с ним управляешься!

В голосе Леонарда не было недовольства или намека на ревность, и это придало ей смелость. Всю ночь она ворочалась, не в силах уснуть, обдумывала со всех сторон…

– Давай его оставим?

Слова вылетели, как джинн из бутылки. Во рту внезапно пересохло. Кэтрин с тревогой наблюдала за выражением лица мужа. Только сейчас она поняла, как сильно этого хочет – как никогда в жизни.

– Оставить? Его? – Леонард смотрел на нее, как на объект, появившийся из песка: озадаченно и в то же время предельно внимательно, стараясь разобраться в сути. – Но ведь он не наш…

– Теперь он ничей. Мы с Агатой заменили ему родителей.

– Кто-то ведь должен остаться… тетя, дядя, бабушка?

– Нэнси была единственным ребенком, ее родители умерли.

– А отец?

– Мы понятия не имеем, кто он; известно только, что он женат и живет в Лондоне.

– Можно попытаться отыскать – дать объявление в «Таймс», например?

– У него уже есть ребенок, Лен, – маленькая девочка. Представь, что будет с его семьей, если скандал выйдет наружу?

– Но отец имеет право знать!

– Нэнси не хотела разрушать его семью – это были ее последние слова…

Леонард нерешительно поднял руку, боясь дотронуться до малыша. Когда пальцы коснулись темного пушка, на его лице отразился благоговейный трепет.

– Славный парень. Только я… – Он запнулся, встретившись с ней взглядом. – Я не знал, что ты этого хочешь…

– Я и сама не знала…

– Если честно, в глубине души я надеялся, что когда-нибудь у меня будет ребенок и я получу шанс стать лучшим родителем, чем мой отец. Когда ты рассказала о… Я принял и смирился с тем, что это невозможно.

– Теперь возможно, – прошептала Кэтрин. – Представь, какую чудесную жизнь мы с тобой могли бы ему подарить!

Леонард осторожно снял руку с головки малыша и дотронулся до ее щеки теплыми пальцами.

– Да, могли бы…

* * *

Солнце ласково пригревало. Агата сидела на шаткой деревянной скамье на дальнем конце платформы, потягивая турецкий кофе из жестяной кружки, и с улыбкой наблюдала за стараниями начальника станции запихнуть людей и животных в и без того забитый поезд. Шляпа сдвинулась набекрень, отовсюду торчали руки, ноги, углы чемоданов – прямо арабская версия Лорела и Харди![44]

Сквозь гофрированные стены маленькой церкви доносилась музыка. Макс уже вошел внутрь. Агата чуть было не пошла с ним, но побоялась сказать или сделать что-нибудь не так. Она даже не знала толком, разрешается ли некатоликам посещать мессу. Макс уверил ее, что Господь не интересуется такими пустяками, и все же ей было неловко. В глубине души Агата понимала, что неловкость связана скорее с ее колебаниями в вере.