Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

а деревья большими, я ухаживал за одной девушкой. Девушка училась в педагогическом институте. Эта девушка посулила мне любовь, а, увидев недоверие в моих глазах, пообещала купить мне торт "Прага" за 3 рубля 08 копеек, и сказала: «Знаешь, нам для экзамена по англо-американской литературе нужно прочитать сорок писателей. Так вот — это ты прочитаешь их, и перескажешь мне своими словами».

Я это сделал за две недели — стоит ли говорить, что торта мне не дали. Так вот — слышите, уроды — Нобелевский лауреат Пинтер уже тогда был в этом списке!

— Подумаешь. Пинтер уже давно везде был. Не далее как вчера читаю себе среднеинтересный английский роман. Сидят английские студенты образца 84-го года в столовке и о чем, извините, спорят? О том, что после войны никого кроме Пинтера в английском театре и не было, да и того сильно переоценивают в связи с общим безрыбьем. Я, как девушка, излагала эти тексты регулярно и доступным языком для половины курса

К счастью, роман у меня начался до, и я не могла никого заподозрить в корыстных намерениях

Я была юна и наивна.

— Ну, в этом, кстати, и есть доля справедливости. Вроде бы это должен быть бесспорный гений — ан, никто не знает.

— Так ведь трудно ежегодно найти дюжину гениев, чтобы выбрать из них уж совсем Бесспорного Гения. Елинек гений? Найпол? Тони Моррисон? Кутзее? Или тот же Кундера больше на гения похож? Орхан Памук? Полноте.

— Нет, тут другой механизм. Манну был полтинник (не помню точно), когда ему дали премию. У него в 1929 много что впереди было. А Пинчону — почти семьдесят. Это — тенденция.

К тому же, сейчас — иное. Просто значимость литературного произведения стала необщей, половины нобелевских лауреатов вообще никто не читает — иных тревог довольно есть. Не говоря уж о методике выбора.

— Семьдесят пять ему, если не ошибаюсь. И вполне допускаю, что ему дали "за это", чем за нелюбовь к Бушу. Но некоторым людям трудно себе представить, что о Буше можно не помнить.

— По-моему, он 37-го года. Дело, конечно, не в нелюбви к Бушу. Тут просто два процесса, каждый из которых умалчивает о подводных течениях.

Один процесс — прихотливое присуждение премий, другой — интуитивное нежелание (или возмущение) того, что высшую награду может получить человек тебе неприятный (пусть даже и не зато, чем неприятен).

Не говоря уж о том, что какой-то институт человечества может не совпасть с тобой во мнении.

Показательно, как avva, который мне очень нравится, говорит: "между тем, он идиот".

— Нет, все-таки 1930.

— Я опять с Вами согласна. Надо с этим что-то делать.

— Меня как раз тут занимает не поведение Нобелевского комитета (я о нём много чего знаю — хрен бы с ним). Меня занимает выстраивание собственной эстетической стратегии.

Поэтому когда многие вменяемые люди говорят: "Как отвратительно, что этому Пинчону дали премию", мне всё хочется найти человека, который скажет "Экий сварливый старикашка" — и во втором случае некоторая доля добродушия позволяет воспринимать текст.

— Пожалуй.

— С кем-то я его путаю? Но с кем? Хотя все нынешние классики родились в 1930–1940.

— Ладно, не будем шевелить покойников.

— Отчего же? Шевелить беспокойников! Эвона! Голливуд вона какие бабки на этом делает!..

Извините, если кого обидел.

18 июля 2006

История про разговоры (СCCXXXV)

— А мы уже, кажется, говорили про "бялая пала — то знак педало".

— Тогда уж "бяла пала то знак педала". Не слышала. Пытаюсь сообразить, что за "бяла пала". Хотя ведь pedal — это и пидор, и педаль. Так что тут, может, игра слов какая-то. Общеизвестен, кстати, текст, выданный когда-то (лет уж 20 назад) польским телекомментатором во время Велогонки Мира (или Тур де Франс?). Он, желая похвалить польского велосипедиста-чемпиона, в восторге назвал его Szczesliwe dziecko dwoch pedalow. То есть, имелось-то в виду "удачливое дитя двух педалей", а вышло…

— Это так на варшавских полицейских ругаются.

— Точно, у них палки белые!

Извините, если кого обидел.

18 июля 2006

История про разговоры (СCCXXXVIII)

— Посмотрел сериал про первый круг, что удивительно похож на "Московскую сагу".

А потом случайно переключил канал — а там сидит в кресле Арсений Тарковский. Показывают Елисаветград, стихи читают. И не стал я возвращаться к Аксёнову.

— Да ты эстет, батенька. А ну, немедленно вернись! А я вчера мучил золотого теленка. Плюнул вскоре, сказал: "Трись сама!" (с) Платонов, и сел дописывать статью для Байкалова.

— О! Да ты — теоретик! Знатно! Про кого статья?

— Про барона Франкенштейна и Бориса Карлоффа.

— Напиши лучше про Майкла Джексона.

— Майкл Джексон? Нет, Майкла Джексона я хорошо знаю. Он задавил автомобилем свою жену, чтобы самому повезти её несовершеннолетнюю дочь в Дисней-ленд.

— Питер Джексон! Поздравляю тебя с днём рождения Брата Мидянина!.. Начинаем флэшмоб "Зайди в ЖЖ к Мидянину и поздравь его с Питером Джексоном".

Спасибо отцу родному Березину.

— Не за что. Телефон купи — а то через него ты жереха лишился.

— Лень мне. Жерех же дело нажывное. Я вчера зато уми но сачи и эби темпура сарада кушал в ресторанте. Читайте, завидуйте.

— Ещё тобой не охвачены Нью-Йоркские Големы, Големы из Санта-Фе, Големаы Антарктиды, Големы возвращаются и Големы, которые никогда не платят. А название?

— Да вот и я подумал, что "Заря холокоста" всяко лучше. Кстати, итальянцы в шестидесятые сняли фильм "Холокост зомби", который у нас традиционно переводят как-то по-другому, менее скандально, и им за это буквально ничаво не было. С другой стороны, и политкорректность к тому времени еще не разинула как следует своей бездны гладной.

— Ты Олегаса не слушай — он роман на Грелку пишет. Про детей и Чёрные дыры. Вот и тусуется у тебя в Журнале.

— А у меня в журнале что, лучше пишеццо?

— А он у тебя в Журнале сюжеты ворует.

— Падонок… Надо закрыть на замок.

— Вот она, молодая шпана. что сотрёт нас с лица земли! Стиратели — 2005.

— Лучше — 2008.

— Лучше — 3046.

— Тогда у нас и президентов вовсе не будет. Одна амброзия на сковородке.

— Неплохо бы.

— Нет, Мидянин веник готовит. Мочалку там, тапочки. Знает — не уйти.

— А фигли, как говорит по этому поводу Дао. Мне в этой связи очень нравится персонаж Воннегута, который точно знал, что самолет упадет и разобьется, но все равно сел в него и никому ничего не сказал. Мотивировка этого была совершенно убийственная: зачем зря валять дурака?!

— Березин,