Любовь во времена Тюдоров. Обрученные судьбой - Ольга Васильевна Болгова

– А я было подумал, что дело не обошлось без очередной красотки, которая не устояла перед твоими чарами, – усмехнулся Ральф.

– Я был бы не прочь, мессер, но единственной красоткой, что попалась на пути, оказалась толстая повариха, она варила в своем котле бурду, которую ваши соотечественники называют едой.

– И ты успел попробовать ее?

– Успел бы, но она оказалась несъедобной даже для моего нутра.

Ральф хмыкнул, допил горьковатый эль – здесь на севере, в Норте, в эль добавляют какие-то травы, – отправил в рот кусок грубого хлеба, почти такого же, что ел в далеком детстве, и поднялся на ноги.

Пора!

Бертуччо, подмигнув тощей девице, что подавала блюда, сгреб в сумку остатки еды со стола, бросил монету на стол и двинулся следом за хозяином.

* * *

– Господь охраняет вас, дорогая, – говорила Джоанна. Она присела с рукоделием у кровати Мод после того, как сделала ей перевязку. – Этого мальчика, что толкнул вас, вела рука Всевышнего. Ведь все могло быть куда печальнее, а так кинжал лишь задел бок, рана оказалась неопасной. Врач зашил ее несколькими стежками. А ваша мазь прямо-таки чудодейственна. Скоро вы поправитесь, останется небольшой шрам, чуть заметный.

Мод улыбнулась и поудобнее устроилась на подушках. Сегодня она чувствовала себя гораздо лучше, даже пыталась вставать и понемногу ходить, несмотря на еще ноющую, но быстро заживающую рану. В первые дни ее мучили сильные боли, спасением от которых стала не только целебная мазь, но и сонный отвар по особому рецепту леди Уиклиф, приготовляемый ею для раненых, заполонивших Картер-хаус.

– Я так испугалась, когда сэр Мармадьюк на руках внес вас в дом. – Джоанна воткнула иглу с красной шерстяной нитью в ткань и сделала ровный стежок.

Как у церкви ее подхватил невесть откуда взявшийся сэр Мармадьюк Скроуп, Мод помнила смутно, а дорогу до Картер-лейн и вовсе провела без сознания, очнувшись лишь в постели от боли, когда Джоанна стала обрабатывать ее рану.

– Странно, я не видела в церкви сэра Мармадьюка, – пробормотала Мод.

– Он туда как раз шел, – пояснила Джоанна. – Заметил, как вы выходите, и направился к вам, а тут все и случилось. Прямо у него на глазах. Говорит, позади вас стоял какой-то человек, похожий на бродягу. Верно, воришка. Здесь, в городе, их полным-полно. Хотел срезать у вас кошелек, но промахнулся. И ведь какие богохульники?! Набрасываются на людей среди бела дня, на святом месте! Сэр Мармадьюк вытащил из раны кинжал, завернул вас в свой плащ да на руках в карету и отнес. Красивый такой серый плащ, теперь весь в кровяных пятнах. Я уж чистила, чистила, да разве кровь отчистишь? Так вот сэр Мармадьюк с мистером Потингтоном вас сюда и привезли…

– Вор, – кивнула Мод, с облегчением принимая самое разумное, единственное объяснение случившемуся. А она-то… В каком бреду ей пришла в голову мысль, что ее хотели убить? И не неизвестный воришка, а Кардоне. Эта мысль терзала ее с того момента, как она пришла в сознание, и мучила куда сильнее боли от раны. Ведь именно Кардоне знал, что она придет… может прийти в эту церковь и в это время.

Конечно, ее всего лишь пытались ограбить, хотя… удар был сильный, а, для того чтобы срезать кошелек, оружием так не замахиваются… Кто бы это ни был, но только не Кардоне, ему незачем было ее убивать. Да и вонзить кинжал в спину, тем более женщине, – недостойно даже для бродяги.

– Сэр Мармадьюк приезжает каждый день, справляется о вашем самочувствии… – добавила Джоанна, уткнувшись в рукоделие.

– Я должна быть ему благодарна. А были ли какие известия от графа Нортумберленда? Или от барристера? – спросила Мод.

– Стивен известил его сиятельство, что вы заболели, – сказала Джоанна.

– И что граф?

– Выразил сочувствие через посыльного, – с заминкой ответила Джоанна. – Мистер Ламлей сообщил, что вышел на секретаря судьи, который занимается делом сэра Уильяма, – бодрым голосом продолжила она. – И он сказал, что кто-то еще хлопочет за вашего отца.

«Неужели граф Нортумберленд все-таки принял в нас участие?!» – с надеждой подумала Мод.

– Мне пора идти заниматься хозяйством. Дорогая, я зайду попозже, отдыхайте, – леди Уиклиф ласково похлопала девушку по руке и вышла.

Мод откинулась на подушки и задумалась о сэре Мармадьюке, который производил впечатление самоуверенного и весьма разборчивого джентльмена, избалованного успехом у дам благодаря своим манерам и привлекательной внешности. Его внимание не могло не льстить, забота его была приятна. При других обстоятельствах, вероятно, ее сердце было бы задето гораздо сильнее, но оно уже не было свободно. Кардоне, безродный бродяга, ее спаситель и защитник, нежный и ласковый возлюбленный, грубый и циничный обидчик и обманщик… Гордый, самолюбивый и… мстительный?..*

Мод потеребила пальцами шнурки на груди, поморщилась, когда задела ими ссадину на шее – след ее отчаяния и гнева у Мургейта, вытащила из-под камизы изумруд, полученный от мужа, залог его отсутствия, дань покинутой им жене. И амулет, подаренный Кардоне в ночь их любви. Как знак признательности, удовлетворенного желания? Или то цена ее невинности? Он сказал, этот амулет спасает от смертельных ран и не раз выручал его… Может быть, там, у церкви, подарок Кардоне и спас ей жизнь, когда она чудом избежала гибели от руки неведомого или… все же знакомого ей бродяги?

Мысли о Кардоне смешались в беспокойный клубок тоски, воспоминаний и подозрений. Вновь и вновь она перебирала в памяти мгновения, проведенные с ним, одно за другим, по порядку и вперемешку, молилась, прося небеса простить свершенный ею грех, и забывалась на полуслове, вдруг, словно наяву, ощутив его прикосновения. Все это вздор, блажь, шалости крови, сказала бы умудренная опытом женщина. Фиалкой, расцветшей в холода, нежданной, гиблой, сладкой, обреченной, назвал бы поэт то, что чувствовала девушка, ощутившая благоуханье мига и того не более…*

* * *

К вечеру того же дня Ральф и Бертуччо были в нескольких милях от Корбриджа. Кони устали, и путешественники дали им отдых, пустив медленным шагом. Копыта лошадей тонули в толстом ковре опавшей листвы, влажный прохладный воздух заглушал звуки. Это были свои, знакомые места, те, которые невозможно забыть, хоть покинь их на десятки лет. Голые ветки ясеней в кружевном танце сплелись с суровыми дубовыми ветвями, кусты боярышника пурпуром и темной зеленью оживляли осеннюю наготу леса. Еще кое-где сохранились чуть подпорченные холодом плоды. Ральф на ходу сгреб с куста ягоды, а заодно и листья, и длинные колючки, которыми грозно ершились ветви, разжал руку – на желтой коже перчатки среди помятого пурпура и иголок лежали три красновато-янтарных яблочка боярышника. Он опять вспомнил Мод, сжал руку, давя ягоды, отшвырнул их прочь.

Бертуччо вдруг