Театр китового уса - Джоанна Куинн

Никогда не уставал так, что не могу уснуть. Не помню, когда в последний раз снимал сапоги. Я дрожу все время – только посмотри на мой почерк! Понимаю, что снова и снова задумываюсь о странных вещах. Речах из Шекспира. Содержимом моего мешка. Именах сотоварищей.

Мы маршируем многие мили, затем сидим в канаве и ждем, потому что не уверены, что делать дальше. Иногда встречаемся с другими британскими военнослужащими и тогда смотрим друг на друга в ожидании, что у кого-то есть понимание происходящего, но ни у кого его нет.

Мы вчера выкопали укрытие и нашли скелет немецкого солдата с прошлой войны. Металлические пуговицы его формы лежали меж костей как мелкие монетки. Кажется абсурдным, что мы снова оказались во Франции и снова пытаемся убить друг друга.

Я не привык к виду мертвых тел. Даже двадцатилетней давности.

27 мая

День мы провели, прячась в убежище, пока немцы без устали обстреливали артиллерией рощу в пятистах ярдах от нас, пытаясь накрыть британское зенитное орудие и его команду. Звук снарядов омерзителен: пронзительный визг, затем хрустящие взрывы, от которых дребезжат зубы в черепе. Парень возле меня прокричал: «И сколько, черт возьми, раз им нужно убивать?»

Мы планируем уйти полями этой ночью. Ночью легче. Днем дороги забиты сотнями французов, идущих бог знает куда. Автомобили и телеги, доверху нагруженные багажом и мебелью. Старики, вдвое согнувшиеся под тяжестью мешков. Матери в платках, тащащие за собой плачущих детей. Я видел одну женщину, что несла ребенка настолько неподвижного и синего, что не уверен, был ли тот жив.

Я едва могу поверить в это, но говорят, немецкие самолеты низко летают над дорогами и расстреливают людей. Безоружных мирных жителей. Гроувс сказал: «У них столько снарядов, что они могут потратить их на убийство детей».

Французы не хотели смотреть на нас. Меня это поразило.

28 мая

Вчера мы блуждали по лесу, пока Гроувс не заметил пару деревьев с отметками ножом. Точно как ты раньше отмечала нашу дорогу через лес в Чилкомбе. Деревья привели нас к тропе, усыпанной окурками от полков, по ней уже прошедших.

На ночь мы остановились в пустом доме, брошенном совсем недавно. Два бокала красного вина на столе. Половина буханки хлеба. Еще теплая печь. Я нашел несколько свечей, и мы сели за стол в грязной форме, отрывая куски хлеба, пируя как воры. Гроувс никогда прежде не пил вина. Он сказал, что может его полюбить.

Мы по очереди спали в комнате на втором этаже. Мы с Гроувсом пошли вместе. Когда я снимал мешок, мы услышали, как над нами летят немецкие бомбардировщики. Мы смотрели на них сквозь щель в шторах, будто дети, выглядывающие Санта-Клауса.

Гроувс сказал, что его охватывает дрожь при мысли, что они направляются в Англию, и я обнял его за плечи. Как далеко мы от дома.

30 мая

Сложно описать, каково тут. Сложно поверить, что всего несколько недель назад тут были обычные города, с садами и семьями, с детьми, идущими в школу. Будто по Франции прокатилась огромная машина, выдавившая из нее всю жизнь. Дороги усыпаны сожженными танками, мертвыми лошадьми, мертвыми людьми. Везде мухи. Мы идем мимо, пытаясь не смотреть.

Парни просят меня «рассказать про своего Шекспира», чтобы отвлечь их, так что я превратился в бродячую труппу из одного человека. Я читаю монологи, пока мы бредем по дороге. Странно думать, что не так давно в мыслях у меня был один театр. Генрих V довольно популярен. Я испробовал на них немного Одена. Им понравился больше, чем тебе.

Уже несколько дней у нас нет лидера, и парни будто ищут его во мне, хотя я столь же неопытен, как они. Возможно, из нас пятерых я младше всех. Гроувс говорит, это из-за моего «изысканного голоса с радио». Я спросил, не раздражает ли мой голос его, и он сказал, что вовсе нет.

Его голос низкий и грубоватый. Полный юмора. Каждое утро он делает вид, что принимает у нас заказы на завтрак, пока мы лежим кучей, измазанные грязью и лишенные сил.

– То же, что и всегда, сэр? Копченая пикша? Свежий кофе?

И почему-то только смешнее оттого, что он делает так каждое утро.

Прошлой ночью спали в свинарнике. Нахватали вшей.

– Ну хоть кто-то хорошо питается, – сказал Гроувс.

1 июня

Больше мы не останавливаемся. Мы должны добраться до побережья.

Нас вдохновляют неунывающие британские офицеры у мостов, что указывают нам нужное направление и говорят: «Будете дома до закрытия кухни, парни».

Есть какое-то особое благодушие, что проявляется в людях в самые трудные времена. У Гроувса оно тоже есть. Он никогда не падает духом. Он говорит, мы должны выбраться отсюда, потому что он выкурил все свои и почти все мои сигареты, а французские он не выносит.

По пути парни поют песню. Она начинается со слов: «Не хочу получить в зад штыком, не хочу, чтоб мне отстрелили яйца», и становится все красочней. Я рад, что французы, мимо которых мы проходим, не понимают, что поют парни, но я понимаю, почему они это поют. Мы не сражаемся в великой войне, просто хотим спастись с целыми яйцами.

2 июня

Мы на грани. Позади нас город в огне. Впереди серое море.

Слева и справа тысячи мужчин на длинной береговой линии. Время от времени появляются немецкие самолеты и сокращают наше число. Мы, как говорит Гроувс, чистой воды подсадные утки. Я перестал считать увиденные мертвые тела.

Пляж полон спорящих мужчин, но мы почти все время проводим, сидя на песочных дюнах и куря. Руки неистово дрожат. Вчера утром с ревом прилетел немецкий самолет, и парень передо мной выстрелил себе в голову, чтобы избавить его от трудов. Сзади слышно, как приближается их артиллерия. Остается только ждать. Это тяжкое чувство.

Иногда мы видим, как в акватории бросают якоря большие британские дредноуты. Они не могут подойти к пляжу, потому что тут слишком мелко, поэтому лодки поменьше подбирают с дюжину солдат зараз и перевозят их.

Мы послушно заходим в море, следя, как тех, что перед нами, забирают туда, где мы желаем быть всеми фибрами души. Вода полна обломков, глянцевая от топлива. Она похожа на консоме. Затем корабли отплывают в Англию без нас, и мы плетемся обратно на пляж, дрожа в мокрой