Театр китового уса - Джоанна Куинн

будет эхом повторять его слова вечно. Она попугай; она пещера. Ей нужно, чтобы он посмотрел на нее, чтобы прекратить это. Она видит шанс в слове «собраться». Она скользит ладонью по его бедру.

– Уиллоуби, я чувствую приближение мигрени, – говорит она, ведя руку выше, чуть заметно дергая его за ремень. – Думаю пойти наверх, дорогой.

Вот. Приподнятая бровь показывает, что она зацепила забытый уголок его внимания. Газета опускается. С этим она поднимается и выходит из комнаты, волоча за собой невидимую нить, рыбак, бросающий длинную леску с мушкой легендарной щуке.

На чердаке Флосси слышит на лестнице далеко внизу шаги, затем дом погружается в тишину. Моди заходила наполнить ведерко для угля, но Флосси едва заметила ее или тот факт, что снаружи темнеет. Она глубоко погружена в последний любовный роман из библиотеки «Бутс» – «Никто меня не спросил», – следуя переплетенными путями героини-сироты и странно сдержанного героя. Элисон любит Джулиана, Джулиан любит другую, другой любит Элисон; она страдает, он страдает, мы страдаем. Его твердые, не терпящие возражений губы, его сильный и обжигающий поцелуй, его полубезразличный, полуласкающий голос. Флосси следует узорам их истории, петляющей и аккуратной, как бант.

В какой-то момент появляется обед на подносе, будто по волшебству (что почти верно: Моди несла его три пролета, а в хлебном пудинге есть изюм, ради которого Бетти ездила в сам Дорчестер на велосипеде сына, потому что автобусные рейсы были сокращены для экономии топлива), и Флосси механически, не отрывая глаз от страницы, съедает его. Не позволяя себе отвлекаться, она может остаться в безопасном коконе своей фантазии. Ее поток яростных слез, ее неверные губы, ее дикие и бесполезные импульсы.

Этажом ниже Уиллоуби отворачивается. Куда он уходит, когда делает это? Розалинда не знает. Куда он уходит, когда отворачивается и возводит перед ней стену своего плеча? Непонятно, открыты его глаза или закрыты. Его спина была так непреклонно не заинтересована в ней, что казалось возможным, будто и глаз у него больше не было. Если, лежа рядом в постели, хлопнуть его по плечу, она почувствует себя мышкой из сказки, непрошеным гостем с маленькими лапками. Шлеп, шлеп, шлеп.

– Что такое? – неизменно скажет он. Но почему должно что-то случиться? Почему нельзя было просто поболтать, чтобы дать ей понять, что она не отвратительна ему теперь, что он благодарен за ее усилия, а не отвлеченно потревожен ею, будто он пытался сойти с поезда, а она была незнакомкой, пытавшейся сообщить, что он забыл в вагоне шляпу. Простите, сэр, ужасно неловко беспокоить вас, сэр. Что такое? Просто ваша шляпа, сэр. Просто ваша жена, сэр. Шлеп, шлеп, шлеп.

Розалинда не может представить, каково это – чувствовать себя такой неподвижно твердой. Воспринимать чье-то внимание как неважное порхание, которое можно смахнуть. Отчаянное чувство поднимается вновь. Он тянется за баночкой снотворного на прикроватном столике.

* * *

Раздается стук в дверь, на который никто не реагирует. Бетти и Моди ушли на встречу в церковь по поводу воздушной тревоги. Мистер Брюэр занят с эвакуированными. Пауза, затем снова стук, на этот раз громче.

Флосси на чердаке поднимает голову. Почему никто не открывает? Она откладывает книгу. Вот опять, по дому эхом разносится грохот. Охваченная внезапной нервозностью, она встает и сбегает по лестнице прямо в чулках, застегивая по дороге кардиган.

– Минутку, – кричит она, и голос у нее тонкий как лента – глупая неестественность.

Открыв дверь и выглянув в ночь, она видит жену мясника на велосипеде.

– Извините за такое позднее беспокойство, мисс Флосси. Я была у задней двери, но никто не открыл.

– Все в полном порядке. Чем я могу помочь?

– Ну, мисс Флосси, нам не платили последние две недели.

– Боже правый. Кто обычно платит вам?

– Обычно мистер или миссис Брюэр.

– Они были так заняты. Я поговорю с ними, как только смогу.

– Прекрасно. Вы не знаете, на этой неделе вы будете свинину или говядину? Обычно заказы делает мисс Кристабель. Мы скучаем по разговорам с ней.

– Криста отправилась вступать в Женскую вспомогательную службу ВВС. Все исполняют свой долг, не так ли?

– Конечно, мисс Флосси.

– Что ж, мы должны, не так ли? Все должны засучить рукава! – Голос Флосси обретает ту бойкость, что в последнее время ее преследует. Немного безумная манера разговора. Короткие фразы, которыми перекидываются в своего рода взаимном подкреплении. – К какому сроку вам нужен заказ на мясо?

– Нам бы к этому вечеру, мисс Флосси. Если вы хотите получить его к воскресенью. Нужно сделать много доставок. Все делают запасы.

– Конечно. Свинина или говядина. Свинина или говядина… – Флосси замолкает, и на какое-то ужасное мгновение мясо во всем его разнообразии превращается в абстрактный концепт вне пределов понимания, но, к счастью, прежде чем она начинает паниковать, ее мозги выправляются, как счастливое каноэ, и она говорит: – Свинину, пожалуйста. Мне никогда не нравилась говядина.

– Благодарю, мисс Флосси. Я тоже предпочитаю свинину, – говорит женщина, а затем уезжает по подъездной дорожке.

Когда удаляется звук велосипеда, окружающая Флосси темнота будто сгущается. Она идет по дорожке, гадая, сможет ли разглядеть женщину, но велосипед исчез в ночи. Обычно дома в деревне видны сквозь деревья, но Чилкомб-Мелл тоже скрылся в затемнении, так же бесследно, как и жена мясника.

Все попрятались. Живые огоньки домов, магазинов и машин, что точками расцвечивали долину, теперь кажутся такими же незначительными, как блестки. Только чернота: черные силуэты деревьев, над которыми нависает черный Хребет, сплошная стена на фоне закопченного облачного неба. Флосси вспоминает слова Тараса о том, что самым важным ингредиентом черной краски являются обожженные остатки костей животных. Он называл это «костяной чернотой». Как хрупка нормальность, думает она, как легко низвести ее до ничего.

Она слышит хриплый лай лисы в лесу и поворачивается, чтобы вернуться в дом – сначала быстро, из-за страха, что начал скрести сердце, но затем медленней, успокаивая себя. Она говорит себе, что бояться нечего, но голос внутри сообщает, что поводов для страха множество – да все кругом, вообще-то.

Флосси смотрит на дом, будто она путник, прибывший в ночи. Чилкомб безжизненен, запечатан, выпускает только иголочку света из комнаты Розалинды, где шторы не закрыты как должно. Если Флосси постучит в дверь, никто не сбежит по лестнице открыть ее. Она сама по себе. И надо принимать решения.

Открытка

19 ноября 1939

Дорогой отец,

Я знаю, что ты, должно быть, занят, но я хотел послать тебе открытку на случай, если ты не видел моего последнего письма. Как