Как Николай II погубил империю? - Александр Иванович Колпакиди

Как вы уже поняли, пропущено то, что Хабалов выполнил царское повеление, и войска начали стрелять. О чём и сообщает Охранное отделение:

«Сегодня, 26 февраля, в 31/2 часа дня, близ городской думы собралась толпа, по которой было произведено три залпа холостыми патронами, после чего толпа рассеялась. В то же время происходила стрельба боевыми патронами по Литовской улице, где были раненые. Значительные скопища, стекавшиеся из разных улиц на Знаменскую площадь, также были встречены боевой стрельбой, в результате чего оказались убитые и раненые.

Помимо сего, стрельба боевыми патронами производилась на углу Невского и Владимирского проспектов, где собралась толпа в количестве около 1000 человек, я также на углу Невского проспекта и Садовой улицы, где скопище достигло приблизительно 5000 человек. В последнем пункте убитых и раненых на месте не оказалось, так как толпа, по-видимому, унесла их с собой.

В 41/2 часа дня Невский проспект на всем его протяжении был очищен от толпы, причем на Знаменской площади чинами полиции подобрано около 40 убитых и приблизительно столько же раненых. Одновременно на углу Итальянской и Садовой улиц обнаружен труп убитого прапорщика лейб-гвардии Павловского полка с обнаженной шашкой в руке; личность и обстоятельства, при которых он погиб, выясняются.

В 5 часов дня на углу 1-й Рождественской улицы и Суворовского проспекта произведённым войсками по собравшейся толпе залпом 10 человек было убито и несколько человек ранено, причем часть их, по-видимому, унесена их товарищами»[179].

Далеко не все военные стреляют по демонстрантам. Некоторые бьют поверх голов, а часть Павловского полка открывает огонь по полиции. Министр внутренних дел Александр Протопопов писал:

«В начале пятого часа Невский был очищен, но отдельные участники беспорядков, укрываясь за угловыми домами, продолжали обстреливать воинские разъезды. Около шести часов вечера четвёртая рота Павловского полка, возмущённая участием учебной команды того же полка в подавлении беспорядков, самовольно пошла с оружием под командой унтер-офицера навстречу учебной команде, желая с ней расправиться, но, встретив разъезд конных городовых, открыла по нему огонь, причем один городовой убит, другой ранен. Затея эта рота возвратилась в свои казармы, куда явился батальонный командир полковник Экстен, который был ранен. По сему поводу производится расследование военными властями. Рота усмирена вызванными преображенцами»[180].

На следующий день поднимается Волынский полк. Согласно митрополиту Тихону, вот так:

«27 февраля унтер Кирпичников выстрелом в спину убивает своего командира, штабс-капитана Лашкевича, призывавшего солдат оставаться в казармах. Тимофей Кирпичников становится “первым героем Великой революции” и получает боевую награду, дающуюся за личный героизм на поле боя, — Георгиевский крест. В войсках вспыхивает бунт. Солдаты Волынского полка отказываются подчиняться командирам и агитируют в других воинских подразделениях. Военные, как лавина, тысячами присоединяются к демонстрантам»[181].

Это уже не замалчивание неудобных моментов, а прямая подтасовка. Солдаты выступили не потому, что от них требовали оставаться в казармах, а потому, что не желали расстреливать демонстрантов. О чём и вспоминал потом участник бунта Константин Пажетных.

«Унтер-офицер Кирпичников прочитал нам приказ — завтра снова построить команду в 7 часов утра. В это время в темном отдаленном уголке казармы собрались восемнадцать человек — более активных рядовых, несколько взводных и отделенных командиров из нижних чинов, горячо обсуждали положение, и все восемнадцать бесповоротно решили: завтра повернем все по-своему! Наметили программу действий: команду построить не в 7 часов утра, как приказал штабс-капитан Лашкевич, а в 6 часов, за это время привлечь на свою сторону всю команду… Уже забрезжил свет, когда все восемнадцать тихо, в несколько минут разошлись по местам.

27 февраля в 6 часов утра команда в 350 человек уже была построена. Выступил Кирпичников, обрисовал общее положение и разъяснил, как нужно поступать и что надо делать. Агитации почти не потребовалось. Распропагандированные солдаты как будто только и ждали этого, и все бойцы изъявили твердое согласие поддержать рабочих.

— Смерть, так смерть, — говорили они, — но в своих стрелять не будем.

В это время в коридоре послышалось бряцание шпор. Команда насторожилась и на минуту замерла. Вошел прапорщик Колоколов, бывший студент, недавно присланный в полк. На его приветствие команда ответила обычным порядком. Вслед за ним вошел командир Лашкевич. Все насторожились. Воцарилась тишина.

На приветствие “здорово, братцы! ” грянуло “ура” — так мы раньше договорились. Когда затихло “ура”, Лашкевич как будто что почуял, но повторяет еще раз приветствие. И опять снова раздается могучее и грозное “ура”.

Лашкевич обращается к унтер-офицеру Маркову и гневно спрашивает, что это означает. Марков, подбросив винтовку на руку, твердо отвечает: “«Ура» — это сигнал к неподчинению вашим приказаниям! ”

Застучали приклады об асфальтовый пол казармы, затрещали затворы. “Уходи, пока цел! ” — закричали солдаты.

Лашкевич пробует кричать: “Смирно! ” Его команды никто не слушает. Лашкевич просит восстановить порядок, чтобы зачитать полученную через генерала Хабалова телеграмму “его величества Николая II” [о подавлении беспорядков. — Ю.Н.], но это не оказало никакого воздействия на солдат.

Потеряв надежду усмирить команду, Лашкевич и Колоколов выбежали в дверь. В коридоре они встретились с прапорщиком Воронцовым-Вельяминовым, и все трое обратились в бегство. Марков и Орлов быстро открыли форточку в окне, уставили винтовки, и когда тройка офицеров поравнялась с окном, раздались два выстрела.

Лашкевич, как пласт, вытянулся в воротах. Другие офицеры бросились за ворота и сейчас же сообщили о бунте в штаб полка. Забрав кассу и знамя, все офицерство моментально покинуло полк.

Путь был свободен. Весь отряд под командой Кирпичникова вышел во двор. Залпом вверх сигнализировали тревогу. Освободили арестованных с гауптвахты. Немедля послали делегатов в ближайшие команды с предложением влиться в нашу восставшую часть. Первой без колебаний откликнулась рота эвакуированных в составе 1000 человек и присоединилась к нам. Через короткое время влилась подготовительная учебная команда»[182].

Я не осуждаю Николая II и Хабалова за расстрелы демонстрантов — они были в своём праве, точно так же как расстрелявшие царя новые власти — в своём. Однако отрицание самого факта стрельбы смешно и лицемерно. Между тем владыка этим не ограничивается. И в фильме, и в книге он скорбит, что в России, несмотря на войну, рабочие нагло бастовали, зато в западных демократиях и пикнуть не смели. Это неправда: даже согласно официальным данным в 1917 году во Франции состоялась 691 забастовка с участием 294 тысяч человек, причём советские историки называют эти цифры преуменьшенными[183].

Та же ситуация наблюдалась и в Англии.

«В 1917–1918 гг. в стране стремительно возросло число стачек и количество забастовщиков. В 1917 г.