Веселая поганка - Людмила Милевская

— В преданном служении Всевышнему.

— Почему это я должна ему служить?

— Потому что он служит нам.

— Плохо служит, — возмутилась я. — Вон бензин почти на нуле.Придется заправляться.

Монах сразу же ушел в молитву, а я начала поглядывать надорожные указатели, в ожидании АЗС.

На въезде в город нас встретил сюрприз. Заезжая назаправочную станцию, я едва не столкнулась с джипом, за рулем которого сиделКолян. Каким-то чудом он меня не узнал, ловко объехал наш «Форд» и рванул всторону Питера.

Наспех заправившись, мы поспешили за ним. На этот раздогнать Коляна оказалось непросто: за гонкой по трассе началась гонка погороду. Мы проскочили через весь Петербург, благо навигация еще не началась, имосты не развели.

Монах мой снова взялся горевать о своем друге.

— Все время думаю о нем, — твердил он. — Ангира Муни, чистыйпреданный, санньяси, он обрил голову, надел шафрановые одежды, отрекся от всегочувственно— материального и предался чистому служению Господу. Ах, Ангира Муни!Сердце мое не на месте! Предчувствую страшную беду! Уже через несколько шаговмы узнаем ужасное, непоправимое! Ах, зачем вы на гибель послали его?

Не могу сказать, что такие упреки мне помогали. Я жутконервничала. И Колян гнал машину так, словно преследовал его сам черт. Зато ненужно было скрываться: Колян ничего вокруг не замечал.

Наконец напротив ворот Выборгского рынка — ночного ибезлюдного — джип Коляна резко затормозил. Колян выскочил и помчался к ларьку,работающему круглосуточно. На ходу он достал из кармана куртки сотовый иторопливо набрал номер. Разговор состоялся, видимо, уже в ларьке, дверькоторого захлопнулась, скрыв от нас Коляна.

Из ларька он вышел уже изрядно успокоившись в сопровождениисредних лет мужчины, высокого и элегантно одетого. Они остановились натротуаре, оживленно беседуя. Вскоре рядом с ними резко затормозил роскошныйспортивный «Ламбордини». Колян торопливо простился с элегантным мужчиной,рванул вверх дверцу маленькой страшно дорогой машины, ловко вбросил своеогромное тело на низкое сидение и растворился в предутреннем сумраке. Егособеседник внимательно оглядел улицу и вновь вошел в киоск.

На том все и закончилось. Джип остался стоять неподалеку отларька.

Я с вопросом глянула на монаха. Он пребывал в какой-тостранной задумчивости, похоже, даже растерянности, — что выглядело непривычно.

— Что с вами? — почуяв неладное, спросила я.

— Это невероятно, — рассеянно прошептал монах, — я увиделсейчас человека, слишком близкого к моему учителю.

— Господи, да сколько же их здесь, слишком близких к вашемуучителю? — изумилась я.

— Речь идет все о том же, об Ангира Муни, — горестно поведалмонах.

Я опешила:

— Он что же, этот ваш Муни, в ларьке что ли работает?

— Нет, он был за рулем «Ламбордини».

— «Ламбордини»? Это покруче, чем «Кадиллак» Доферти.Прям-таки патологическая тяга к роскоши у ваших друзей, не исключая иправедного Муни, который чистый преданный, санньяси, надел шафрановые одежды,обрил голову, отрекся от всего чувственно-материального и предался чистомуслужению…

И тут до меня, наконец, дошло, простите, если с запозданием.Что он говорит, этот монах? Откуда здесь взяться Муни? Я же его, чистого ипреданного, отправила в логово к братве.

— Здесь что-то не так, — воскликнула я. — Не могли выувидеть Муни. Здесь какая-то ошибка. Машина вихрем пронеслась, разглядеть тех,кто сидел в салоне, не было никакой возможности.

Монах рассердился:

— Проспект освещен, как днем. Я увидел его, когда он поравнялсяс нашим автомобилем — стекла в «Ламбордини» были опущены. У меня зоркие глаза,к тому же я как раз о нем думал.

— Да знаю, вы всегда думаете о нем, — отмахнулась я, приходяк мысли что много думать вообще вредно: вон, у бедняги мозги набекрень ужесъехали.

— Да, я думал о Муни, — тоном, не терпящим возражений,подтвердил монах. — Думал так напряженно, что в том странном доме, в томвертепе мелькнуло его прекрасное лицо. Мне так показалось, показалось, чтомелькнуло оно рядом с ужасным лжепророком, а все потому, что я всяческиразмышлял об Ангире Муни, об этом чистом преданном Господу. Он санньяси, оннадел шафрановые одежды, обрил голову, отрекся от всегочувственно-материального и предался чистому служению Богу.

— Да-да, уже слышала об этом, надел одежды, отрекся… Но всвоем ли вы уме? — воскликнула я. — Как мог такой человек оказаться в томвертепе? Кстати, что это за шафрановые одежды? Не та ли пижама, в которойтопили вас в первый раз?

— Это была не пижама, а шафрановые одежды санньяси, в которыхздесь, к сожалению, долго ходить невозможно — слишком холодно и простудитьсяможет даже тренированный человек. Но как скачут ваши мысли, — удивился монах. —Речь шла об Ангира Муни, о чистом преданном…

— Да-да, я уже говорила вам, что похожа на корову, но вы ислышать не хотели, теперь убедились сами, но продолжайте о нем, о Муни своем.

— Тогда, когда я увидел его рядом со лжепророком, глазам неповерил, — вздыхая, признался монах, — а теперь не сомневаюсь. Теперь мне ясно:это он, Ангира Муни. Беда случилась, предчувствие меня не обмануло.

Признаться, тут растерялась и я. Вот тебе и святые. Выходит,верить нельзя никому. Однако, мне было очевидно, что монах мой признался еще нево всем.

— А вы не знаете того мужчину, который стоял на тротуаре рядомс Коляном? — в подтверждение моих мыслей спросил он.

— Не знаю, а вы?

— А я знаю, — грустно ответил монах.

— И кто же он? Еще один святой? — съязвила я.

— Это мой школьный друг Доферти.

Горе великое!!!

Но не могла я долго предаваться грусти по поводу того, чтосанньяси Ангира Муни и дипломат Теодор Доферти свели дружбу с братвой, котораявзяла «под крышу» полоумных богомольцев. Не могла не потому, что меня это неволновало, а потому, что вообще не умею грустить.

«Стрелка» Доферти, Коляна и Муни представлялась явлениемтруднообъяснимым. В крайнем случае можно было предположить, что американскийдипломат подался в братаны. Ничего другого, более путного, в голову неприходило. Однако, я же не кретинка, чтобы такое предполагать. Короче, однивопросы. А вопросы навевают любопытство, но не грусть, вот я и не грустила.

Монах же мой грусти предаваться не мог по причине того, чтосразу предался молитве. Так вот взял и предался ни с того ни с сего, а что япри этом буду делать, ему было наплевать.