Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

«Как получилось, что ты знаешь названия этих движений?» — спрашивает Онир.

Я кошусь на Эллу.

«Ясно, извини. Забыла».

Элла разворачивается на своем стуле и прижимает ладони к щекам.

— Тебе рано делать эти движения! — кричит она.

Одна из девочек показывает ей средний палец.

— Не наглей! — предупреждает Элла и внезапно соскакивает со стула.

— Они не понимают, что ты говоришь, — говорит Кесси, — они тупые.

— Может, тебе следовало бы научить их английскому или отправить в школу, — говорю я.

— Фи. Пустая трата времени. И денег.

— А может, тебя так устраивает, — добавляю я, — то, что они тупые.

Элла опять поворачивается к нам.

— Кстати, о квартире, — говорит она, пресекая мое раздражение. — Как ты думаешь, ты сможешь дать мне рекомендацию? Ну, для хозяина.

Кесси неотрывно смотрит на меня. Не мигая.

— Конечно, могу. Мне нравится заботиться о наших девочках, — говорит она, предназначая свои слова мне. — Это укрепляет доверие. А ведь я могу доверять тебе, правда?

— Конечно, — говорю я, и мои ладони потеют.

— Потому что мне бы не хотелось думать, что в нашем клубе распространяется плохое влияние. Или в Доме.

— В каком смысле? — спрашивает Элла.

Кесси, не отрывая от меня взгляда, залпом выпивает стопку водки.

— Ну, я была бы разочарована, если бы выяснилось, что это просто притворство, что ты проникла сюда, чтобы создать нам проблемы.

— Кто? Я? — спрашиваю я.

— Ты посвящена во многое. В очень многое.

Я выпускаю пальцы Эллы и, чтобы успокоиться, кладу обе руки на стойку.

«Она что-то подозревает, будь осторожна», — предупреждает Онир.

— Ты к чему это? — как можно небрежнее говорю я.

— Шон сказал, что ты не одобряешь то, чем мы занимаемся тут или в Доме. Он сказал, что ты считаешь это неправильным.

«Вот стукач, погоди, он у меня…»

— Шон? — вмешивается Элла. — Шону нельзя доверять. Он шлялся с Аннабелой, когда она работала в другом клубе — даже несмотря на требование Навида, что никто не должен видеться с ней. Кесси, ты об этом знала?

— А ты откуда это знаешь? — ощетинивается та.

— Эми рассказала. Они гуляли вместе, втроем.

Кесси молчит, наклоняется вперед.

— Навид доверяет ему.

— Ничего удивительного! Он же мужчина! — заявляю я.

Кесси издает смешок.

— Это верно, — говорит она, и в ее голосе вдруг слышится веселость. — Но твоя ошибка в том, что ты думала, будто ты единственная.

— Он так говорил, — цежу я.

— Он врал.

— Вот именно! — говорю я, хлопая ладонью по стойке. — Тогда почему ты считаешь, что он не врал, когда рассказывал, будто я не одобряю то, чем вы тут занимаетесь? Кесси, я хоть раз давала повод думать иначе? Мне обидно, что ты не доверяешь мне, особенно если вспомнить, откуда мы с тобой родом. Ты же сама говорила, что мы соседи. Что мы семья. А теперь веришь какому-то белому?

Кесси молчит, смотри на нас обеих, и я изо всех сил стараюсь оставаться на месте, не бежать прочь. Она ждет, не дрогнем ли мы. Проводит наманикюренной рукой по волосам с алебастровыми прядями.

— Я верю тебе, — говорит она. — Но вот зачем ему врать?

— Затем, что он перекинулся, — отвечает Элла. — Затем, что он козел.

Кесси хмыкает.

— На Эми, — говорит она.

— Вот именно, — говорю я, глядя ей в глаза.

— Выпьешь? — спрашивает она.

Я молчу.

— А почему бы нет? Спешить-то некуда, верно? — говорю я, поворачиваясь к Элле.

Элла улыбается.

— Водку. Со льдом.

— Молодец, — говорит Кесси. — А после этого отправишься по своим делам. Посмотришь свою новую квартирку.

Я слышу сзади смех девочек, а потом глухой удар.

— Zhùshôu! — кричит Кесси.

Раннер достает «Лаки страйк», потом «Зиппо».

«Будь осторожна, — говорит она. — Кесси — самая умная в этом заведении».

— Привет, старина. Это Джон.

Джон?

— С собрания, — добавляет он. — АА.

— Джон! — восклицаю я. — Как ты? Давно тебя не видел. Ты все еще ходишь в зал?

— Я там числюсь, но ты же знаешь, как бывает. Работы по горло.

— Это точно, — соглашаюсь я.

— Надеюсь, ты не в обиде, что я раздобыл твой номер у администрации, — говорит Джон.

— Конечно нет, — говорю я. — Все в порядке?

— Ну. — Он делает паузу. — Не совсем. Я борюсь, Дэниел.

— Твоя мама? — спрашиваю я.

Опять пауза.

— Кажется, я не могу принять то, что ее нет. Что она ушла навсегда.

Я вдруг понимаю, что звонок Джона — это выход за границы.

Я смотрю на часы: одиннадцать пятьдесят шесть.

— Джон, — говорю я, помня о том, что менее чем через пять минут придет Эмма. — У меня сейчас должен быть пациент.

— Я бы не звонил, но… — Он замолкает и откашливается. — Мне плохо.

— Что значит плохо? — спрашиваю я, встревожившись.

Молчание.

— Послушай, старина, извини, что побеспокоил тебя, зря я…

— Все в порядке. Честное слово, — перебиваю его я. — Мы можем поговорить позже, скажем, где-то в районе шести?

Но его уже нет на линии, разговор закончился. Какой стыд, думаю я, сам же вынудил его пожалеть о звонке. Проклятье.

До прихода Эммы у меня несколько минут, и я ощущаю прилив паники и раздражения на самого себя. Но что я мог поделать? Я успокаиваю себя. Я вынужден расставлять приоритеты в своей практике, ставить на первое место пациентов. Я делаю пометку, что нужно позвонить Джону после работы и проверить, все ли с ним хорошо. Может, я предложу ему встретиться и выпить кофе или мы на следующей неделе вместе отправимся на собрание АА.

Бедняга. Не так давно я был в похожей ситуации. После смерти Клары мне было очень трудно обращаться за помощью. Какая ирония, в самом деле, ведь именно Джон — ветеран — выслушивал тогда меня, поддерживал, помогал встать на ноги. Давал на собраниях действенные и здравые советы. В то время я не понимал, как сильно я зависим от Клары, как сильно мы проросли друг в друга. После ее смерти я превратился в половину человека, был полностью раздавлен.