Ключевая улика - Патрисия Корнуэлл

Кэтлин прохаживалась в клетке, время о времени прислоняясь к проволочному забору, рассказала надзирательница Слейтер. Несколько раз наклонялась, чтобы завязать шнурок теннисной туфли; может, какая-то нога и беспокоила, но она ничего не говорила о том, что обожглась. Обжечься в блоке «Браво» невозможно, заявила надзирательница Слейтер с излишней горячностью, в точности повторяя то, что еще раньше говорила нам Тара Гримм.

— Так что я не знаю, откуда вы это взяли, — завершила свой рассказ надзирательница Слейтер, взглянув на начальницу. — Заключенные в отделении не пользуются микроволновками, и вода в кране не настолько горячая, чтобы обжечься. На прогулке время от времени Кэтлин просила попить и говорила, что в горле «царапает», может, от пыльцы или от пыли, а может, «подхватила что-то вроде гриппа и, кажется, упоминала, что ощущает сонливость».

— Что могла иметь в виду Кэтлин под сонливостью? — спросила я, и Слейтер, похоже, занервничала.

— Ну, сонливость, — повторила она, как будто уже пожалела о сказанном и была бы не прочь взять свои слова обратно.

Существует разница между сонливостью и усталостью, объяснила я. Физическая активность может вызвать усталость, как и болезнь. Но сонливость, по моему определению, указывает на вялость, когда у человека закрываются глаза, а такое может случиться как от недосыпания, так и при наличии определенных условий, таких как низкий уровень сахара в крови.

Кэтлин сетовала, что зря поела перед прогулкой, ведь на улице жара и духота, скосив глаза на Тару Гримм, пояснила надзирательница Слейтер. Может, от обильной еды у заключенной случилось несварение, или же у нее была изжога — кто знает? — так или иначе, Кэтлин вечно жаловалась на тюремную еду.

Из-за еды она «шумела» всегда — и когда ее приносили в камеру в блоке «Браво», и когда ела в тюремной столовой. Все время о ней говорила, ныла, что продукты плохого качества или порция слишком мала, «в общем, всегда была чем-то недовольна». Модуляции голоса надзирательницы и ее бегающие глаза вызвали у меня то же чувство, что возникло накануне, в разговоре с Кэтлин. Присутствие начальницы беспокоило надзирательницу Слейтер куда больше, чем правда.

— Что делает Бентон? — спрашиваю я Люси.

— Разговаривает с бостонским отделением.

— Что нового? — Я хочу знать о Доне Кинкейд.

— Насколько мне известно, ничего. Я, правда, не слышу, — он, как обычно, стоит на аппарели, — но вид у него напряженный. Хочешь поговорить с ним?

— Не буду вас задерживать. Поговорим, когда увидимся. Не знаю, кто может быть здесь. — Я предполагаю, что она может столкнуться с Джейми Бергер, которая до сих пор даже не потрудилась перезвонить.

— Думаю, это будет ее проблема, — говорит Люси.

— Я бы предпочла, чтобы это вообще не было проблемой. Тебе не нужны неприятные встречи.

— Надо заплатить за керосин.

Мы с Колином подходим к моргу, бледно-желтому шлакоблочному зданию без окон, зажатому между генераторной будкой, вентиляторной установкой и грузовым боксом. Я чувствую запах креозота и мусорных баков. За задним забором раскачиваются на ветру высокие сосны, вдалеке, в черных тучах, блестят молнии, на юго-востоке видны завесы дождя. Из Флориды сюда идет сильная гроза. Огромные двери-жалюзи поднимаются, и мы идем по пустой бетонной площадке еще к одной двери, которую Колин отпирает ключом.

— Мы проводим в среднем по два вскрытия в год и еще пять-шесть подписываем после осмотра. — Он продолжает разговор, прерванный звонком Люси, объясняет, какие случаи типичны для женской тюрьмы Джорджии.

— На твоем месте я бы перепроверила их все за те годы, что там распоряжается Тара Гримм, — отвечаю я.

— Речь в первую очередь идет о раке, хронических легочных заболеваниях, заболеваниях печени, сердечной недостаточности, — рассказывает Колин. — В Джорджии заключенного не принято выпускать, если он неизлечимо болен. Только этого нам не хватало. Осужденные преступники выходят досрочно, потому что умирают от рака, и грабят банк или кого-нибудь убивают.

— Если только заключенный умер не в хосписе, другими словами, если смерть не вызвала никаких вопросов, я бы перепроверила.

— Подумаю.

— Я бы пересмотрела каждый более или менее сомнительный случай.

— По правде говоря, никаких сомнений и не было, но теперь ты их пробудила. Шанья Плеймс, — говорит он. — Весьма печальная история. Послеродовые психозы, депрессия, галлюцинации, а закончилось тем, что убила своих детей, всех троих. Повесила на балконных перилах. Ее муж владел компанией по производству кафеля, иногда уезжал на рыбалку. Представляешь, каково ему было вернуться домой и увидеть такое?

В приемной, где имеются напольные весы, камерный холодильник и небольшое бюро с ящичками для входящих и исходящих документов, он просматривает большую черную книгу, регистрационный журнал.

— Она здесь. Отлично. — Колин имеет в виду Кэтлин Лоулер.

— Шанья Плеймс умерла в тюрьме внезапной смертью, — догадываюсь я.

— В камере смертников. Около четырех лет назад. Задушила себя после утренней прогулки. Воспользовалась штанами от формы, одну штанину обмотала вокруг шеи, другую вокруг лодыжек, вроде как связала себя, и легла на живот. Вес ног, свешивавшихся с края койки, создал достаточное давление на яремную вену, чтобы отрезать поступление кислорода в мозг.

Мы идем по выложенному белым кафелем коридору мимо раздевалок, ванных, разных кладовок и секционного зала с единственным столом и холодильно-морозильной камерой с двойными дверями. Колин говорит, что в условиях, где самоубийство почти невозможно, Шанья придумала весьма необычный способ и у него даже имелись некоторые сомнения насчет того, что этот способ действительно сработал, но проверять он не стал. Он пересказывает детали дела Шаньи Плеймс и припоминает еще об одном случае, с Реей Абернати, которую в прошлом году нашли в камере в странной позе: ее голова была в унитазе. Стальной край унитаза сдавил шею, причиной смерти стала позиционная асфиксия.

— У нее не было лигатурного следа, но его отсутствие объяснимо, если она действительно использовала для удушения широкую, относительно мягкую ткань, — говорит Колин о Шанье Плеймс. — Никаких повреждений внутренних структур шеи не было, и это тоже вполне обычно для неполного повешения или механического удавления без повешения. То же самое с Реей Абернати — никаких повреждений, никаких сомнительных деталей.

Как и в случае с Барри Лу Риверс, его диагнозы основывались главным образом на предыдущих наблюдениях и устанавливались путем исключения.

— Совсем не так хотел бы я практиковать судебную медицину, — мрачно говорит Колин, когда мы входим в приемную с глубокими стальными раковинами, красными баками для биологически опасных материалов, плетеными корзинами и полками с одноразовой защитной одеждой. — Чертовски обидно.

— А за что сидела Рея Абернати? — спрашиваю я.