Ключевая улика - Патрисия Корнуэлл

— Заплатила кому-то, чтобы утопил ее мужа в бассейне. Должно было выглядеть как несчастный случай, но не вышло. У него обнаружили большой ушиб на затылке и обширную внутричерепную гематому. Умер еще до того, как упал в воду. К тому же с тем парнем, которого наняла, она еще и шашни крутила.

— А что насчет нее? Не могла же она утонуть в унитазе?

— Это было бы невозможно. Тюремные унитазы мелкие и удлиненные, вода ниже уровня унитаза. Сделаны так, чтобы было невозможно совершить суицид, как и все остальное в камере. Чтобы утопиться или задохнуться, пришлось бы засунуть лицо глубоко вниз, а это невозможно, если только кто-то не держит тебя насильно. Никаких повреждений, которые могли бы указывать на это, у нее не было. Объяснение сводилось к тому, что ее тошнило, что она попыталась вызвать рвоту. Предполагалось пищевое расстройство. Возле унитаза потеряла сознание, или же у нее случился приступ аритмии.

— Это если предположить, что она была жива, когда оказалась в таком положении.

— Не мое дело строить предположения, — ворчит Колин. — Но больше ничего не было. По токсикологии результат отрицательный. — Еще один диагноз по исключению.

— Обрати внимание на символизм, — говорю я. — Ее муж, предположительно, тонет, и она умирает с головой в унитазе — на взгляд непосвященного как будто тоже утонула. Шанья Плеймс повесила своих детей, потом повесилась сама. — Я вспоминаю, что Тара Гримм сказала о непрощении тех, кто причинил зло ребенку или животному, и что жизнь — это дар, который можно дать или отнять. — Барри Лу Риверс травила людей сэндвичами с тунцом и именно такой сэндвич ела в последний раз перед смертью.

Мы надеваем нарукавники и водооталкивающие фартуки, потом бахилы и хирургические шапочки и маски.

— В добрые старые времена никто этой ерундой и не заморачивался, — сердито ворчит Колин.

— Но не потому, что в этом не было необходимости. — Я закрываю нос и рот хирургической маской. — Просто другого не знали. — Надеваю защитные очки.

— Что сейчас больше причин для беспокойства, это уж точно, — говорит Колин, и я вижу, что он чувствует себя ужасно. — Я все жду какого-нибудь страшного бедствия, бича Божьего, о котором мы знать не знаем и с которым еще не сталкивались. Вроде химического оружия и вызванных им болезней. Плевать мне, кто что говорит. Мы просто не справимся с огромной массой зараженных трупов.

— Техника не в состоянии исправить собственные ошибки, и, если дойдет до худшего, решить удовлетворительно все проблемы мы уже не сможем, — соглашаюсь я.

— И это говоришь ты, с твоими-то ресурсами. Но факт остается фактом, человеческая природа неизлечима, — говорит он. — Когда видишь, что в наше время люди делают друг с другом, понимаешь, что обратно в бутылку этого чертова джинна уже не загонишь.

— Джинн, Колин, никогда и не был в бутылке. Не уверена, что она вообще есть, эта бутылка.

Мы проходим в открытую дверь рентген-кабинета, и я замечаю флюороскоп с С-дугой, которым давно уже не пользуюсь. Впрочем, будь в нашем распоряжении и современные технологии, вроде компьютерной томографии или магнитно-резонансного сканирования с обработкой изображения в формате 3D, они бы не помогли. То, что убило Кэтлин Лоулер, вряд ли будет видно на томографе или каком-либо сканере, и я надеюсь, что Сэмми Чанг уже отдал документы и пробы в лабораторию.

В секционном зале здоровенный молодой человек в испачканном халате и окровавленном пластиковом фартуке зашивает тело, как я предполагаю, жертвы сегодняшней автомобильной аварии. Голова деформирована, как сплющенная железная банка, лицо разбито до неузнаваемости, окровавленная плоть — и все это на типичном для моргов фоне стерильно холодного бетона и блестящего металла, почти полного отсутствия цвета и текстуры.

Я не могу определить возраст жертвы, но волосы у него черные, он сухощав и хорошо сложен и, возможно, тратил немало времени и сил на поддержание физической формы. Я чувствую пока еще первые намеки на запах разложения, распадающихся клеток и крови, отступающей перед тленом жизни. В верхнем свете блестит длинная хирургическая игла, капли из закрученного не до конца крана мерно стучат по стальной раковине. По другую сторону секционного зала на каталке лежит тело Кэтлин Лоулер в белом мешке.

— А почему делаем вскрытие, если могли ограничиться осмотром? — спрашивает Колин. У ассистента короткая стрижка и фирменная татуировка морпехов на шее — бульдог. — Если от головы мало что осталось, может, в него стреляли? По-моему, осмотра было бы достаточно. И что такого в обычном ДТП, что мы тратим деньги налогоплательщиков?

— У парня случился сердечный приступ, и он вылетел на встречную полосу в час пик. — Длинные стягивающие стежки оставляют на теле узор, напоминающий железнодорожный путь, от грудины до таза. — Проблемы со здоровьем у него были, на прошлой недели его даже госпитализировали из-за болей в груди.

— И что мы решили?

— Эй, решаю не я. Для этого мне слишком мало платят.

— Здесь никому не платят много, — говорит Колин.

— «Мак» его просто смял, так что парень умер от остановки сердца.

— А как насчет остановки дыхания? — хмурится Колин. — Познакомься, Джордж, доктор Скарпетта. Вы, по-моему, еще не встречались.

— Дышать он точно перестал. Приятно познакомиться. Это я так вывожу его из себя. Кто-то же должен. — Джордж подмигивает мне. — Сколько раз в неделю вам приходится твердить практикантам, что остановка сердца и дыхания не являются причиной смерти? В вас выстрелили десять раз, и ваше сердце остановилось, и дыхание остановилось, но убило вас не это, — ворчит он, передразнивая Колина, но тот даже не улыбается.

— Я сейчас закончу, — говорит, посерьезнев, Джордж. — Моя помощь понадобится?

Он обрезает толстую нить острым, изогнутым кончиком длинной иглы.

— Если нет, то я займусь утренними посылками, разберу там все и помою приемный бункер. А вот с ящиками так или иначе надо что-то делать, их уже столько скопилось. Мне и напоминать вам уже надоело. В конце концов полки просто не выдержат, все рухнет, и нас зальет формалином. Теснота да безденежье. Я как-нибудь песенку сочиню на эту тему, — говорит он мне.

— Ты же знаешь, как я не люблю выбрасывать вещи. Пошатайся здесь немного. Мы с доктором Скарпеттой начнем, а там видно будет. — Лицо у Колина суровое, взгляд жесткий, и я понимаю, о чем он думает.

Наверняка спрашивает себя, не упустил ли что. Все мы, те, кто заботится о мертвых, постоянно страшимся этого. Если мы ставим клиенту неверный диагноз, это может обернуться смертью для кого-то еще. Отравление угарным газом или убийство — дав правильный ответ, мы можем предотвратить повторение преступления. Мы редко спасаем кого-то, но работать мы должны так, как будто это возможно.

— Материалы по тем делам еще сохранились? — спрашиваю я, имея в виду дела Барри Лу Риверс, Шаньи Плеймс и Реи Абернати.

— Содержимое желудков, конечно, нет. Мне бы пришлось все замораживать.