Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

он видел работы ван Акена? – Отец Августин ощущал, что при виде проповедника отвращение подступает волнами, и поэтому не понимал, почему публика столь жадно внимает его словам.

– Кое-что. Ему хватает. Помимо «Страшного суда», того, что можно видеть в соборе, в руки к нам попало кое-что из зарисовок этого мастера Босха – среди его слуг нашлись добрые католики. Право, очень занимательно! Прочие не видели и этого, однако же молву о Босхе готовы принимать на веру!

– Скажите, разве пристало доброму христианину изображать пары, предающиеся любовным утехам во всевозможных богомерзких позах! Откуда, откуда ему ведомо все это бесовское многообразие? – визгливо вопрошал бледный. – А я скажу вам – от ереси Братства Свободного духа, поганых адамитов, проклятых матерью нашей Католической церковью! Праведнику не додуматься до подобного! Познать это можно, только увидев своими глазами или же изведав самолично! А о чем, о чем могут рассказывать черные птицы, вылетающие из заднего прохода? Стрелы, вонзенные в ягодицу? Верное свидетельство содомского греха! (И снова негодующее «ха» вырвалось с такой силой, что, казалось, дрогнули витражные стекла.)

– Горожане готовы постоять друг за друга, неважно, против сеньоров или против церкви, – негромко проговорил отец Томас. – Мы потерпели неудачу со стекольщиками, и Йерун ван Акен, известный как Иеронимус Босх, сыграл в этом не последнюю роль. За него можно будет приняться, но только необходимо заранее подготовить горожан.

– Этот Босх, может статься, и известный художник, – кивнул отец Августин. – Но в нашей власти приумножить его известность так, как это нужно для борьбы с ересью. Вот тут-то и пригождаются луженые глотки и нахальные голоса лицедеев, главное, устроить их представление там, где следует.

– Но ведь ван Акен вроде бы добрый католик?

– Со временем это решит суд инквизиции. Но прежде пусть побольше простых людей уверуют в его тайную приверженность ереси.

* * *

После памятной речи Йеруна, к его немалому удовольствию, члены Братства Богоматери не остались безучастными к судьбе гильдии стекольщиков. За дело взялись высокие церковные чины, магистрат что-то поправил в законах, в которых речь шла о статусе городских гильдий. Вскоре инквизиторы оставили в покое Ломбарта и его людей. Стекольщики вздохнули с облегчением. Однако для Йеруна наступило тревожное время.

Художник стал замечать, что по городу поползли недобрые слухи, и эти слухи сплетались вокруг его имени. Нет, возмущенная толпа не осаждала дом «Под нашим Спасителем», не пыталась ворваться в мастерскую. Но уже больше месяца художник ловил на себе косые взгляды на улице, слышал сам и получал из вторых и третьих рук слова о том, что он, Йерун ван Акен, известный как Иеронимус Босх, якобы знается с нечистым.

На рынке и в тавернах то один, то другой горожанин или даже приезжий начинал говорить, что выдумки художника Босха несут в себе противоестественное, дьявольское начало, что его работы оскорбляют, страшат добрых христиан и воодушевляют еретиков. Они как будто повторяли услышанное от кого-то одного, но произнесенная и воспринятая речь – ненадежный способ передачи, не чета письму и рисунку. В разных устах поклеп всякий раз менялся, обрастал новыми словами и подробностями, узнавать которые было удивительно самому Йеруну. Собрать слухи вместе и отыскать корень, от которого они принялись ветвиться, можно было бы, пожалуй, проведя расследование, но Йерун не был инквизитором. Он был художником. Но и без всякого расследования Босх не сомневался, что его речь в братстве слышали не только друзья, и за разговорами о Йеруне и нечистом наверняка стоит инквизиция.

Художник слышал разное и мог сделать вывод, что поводом для пересудов стали страшилища, которых он наконец-то позволил себе изобразить. Ясно было, что не все и не всегда способны верно разгадать его загадки, более того, люди умудрялись находить и растолковывать скрытые смыслы там, где их художник и не думал прятать. «Знали бы они, – с усмешкой думал Йерун. – Что большая часть чудищ срисована с людей! Люди порой ведут себя так, что никаких бесов не нужно!»

Как и прежде, мастер работал в своей мастерской, посещал еженедельные собрания Братства Богоматери, однако день за днем он чувствовал, что вокруг него как будто сгущается темень – непроглядная, душная, кишащая бесами – мелкими, но многочисленными и злобными. Их число прибывало каждый день, и продлись так дальше, однажды их рой задавил бы Йеруна одной лишь своей тяжестью. Он уже начал замечать, что знакомые, которые прежде радовались ему, теперь ведут себя настороженно, а в разговоре держатся холодно. Иные смотрели на него с осуждением, иные – с жалостью. Люди вели себя так, как будто мастер нес на себе некую заразную болезнь вроде чумы или проказы.

Затем внезапно пропали заказчики. Дому Йеруна не грозила нужда, денег было вдоволь, но никогда раньше неделя не проходила без того, чтобы в мастерскую не обратились с тем или иным заказом – Йерун принимался за них сам либо поручал ученикам или подмастерьям. Затишье продолжалось уже не меньше трех недель и объяснению не поддавалось.

Больнее всего для художника было то, что его жена Алейд так и не поняла до конца сути происходящего, хотя Йерун рассказал ей об истории с гильдией стекольщиков. Нельзя сказать, что Алейд научилась понимать в полной мере и самого Йеруна – для нее он так и остался остроумным чудаком, человеком слегка не от мира сего. И это притом, что он не раз проявлял себя крепким и сметливым хозяином!

Сейчас Алейд казалось, что муж, утратив в своих шутках чувство меры, заигрался до опасных пределов и вот-вот ударится в ересь. Переубедить ее оказалось невозможным. Она смотрела на мужа с чувством досады и сожаления. Пожалуй, так смотрят на мудреца, медленно, но верно теряющего рассудок, или на искусного мастера, который многого достиг, заскучал и начал спиваться. Жена то и дело повторяла, что Йеруну стоит отречься от чертовщины – так она называла все необычное, что появлялось в его работах, что так будет легче и безопаснее.

– Йоэн, отца я потеряла в детстве, – говорила Алейд. – Спустя несколько лет – мать. Не хватало мне теперь потерять и мужа! Подумай, что станет, если за тебя возьмутся инквизиторы?

– Не возьмутся, не бойся, – успокаивал жену Йерун. Нельзя сказать, что сам он был уверен в этом. – Ты же знаешь, художники плохо горят! Иначе нами бы уже повсюду топили камины.

– Ты еще шутишь! – сердилась Алейд. – Как будто у них не найдется других наказаний, помимо костра!

Здесь она была права. К сожжению на костре приговаривали нечасто – обычно тех, кого считали наиболее опасным, кто не раскаивался