Театральная история - Артур Соломонов

Отсмеявшись всласть, Александр решил придать своим исцеляющим рассуждениям более философский оттенок. Не теряя, однако, спасительного школьного вектора. Он наморщил лоб и крепче сжал ручку – как оружие, которым намеревался нанести удар по тревожащей его проблеме. И стал писать гораздо медленнее. Даже в позе его появилась некоторая величавость.

«Непредсказуемость жизни. Вот что меня завораживает. Кто может похвастаться пониманием взаимосвязи причин и следствий? Только фантазия позволяет нам связывать одни события с другими. А на деле, в реальности, одно событие сеет семена другого, порой совсем иноприродного. Тебе предлагают женскую роль, и отношения с твоей женщиной безнадежно портятся. А потом член Ипполита Карловича отправляется в новое путешествие, роль у тебя отбирают и передают твоей женщине. Несомненно, кто-то всем этим дирижирует, кто-то создает эти немыслимые созвучия: новых ролей и старых членов, дерзких плевков и смиренных супов… Причины и следствия, безусловно, находятся в глубочайшем, неведомом нам родстве. Но что мне с этого? Я несчастная нота в симфонии. Симфонии, которая мне не нравится. Но меня взяли – и я звучу. Довольно противно звучу, не находите? А? Хорошо, друзья! (Он снова обращался к невидимым единомышленникам, или, как он говорил, «единочувственникам».) Отвлекусь от себя, от своей мелодии горя, еле слышной в общей грандиозной симфонии страдания. Вернусь к поиску взаимосвязей причин и следствий. А для этого продолжу ресторанную тему в ее философском аспекте. Откуда человеку знать, что стучится в его жизнь, когда в ресторане ему приносят вместо курицы рыбу? Его гнев вызывает сначала внимание, а потом и улыбку сидящей за соседним столиком девушки, и курица и рыба стоят у порога их романа».

Александр прошептал: «Курица и рыба стоят у порога их романа» и понял, что на сегодня перо надо оставить. Однако после этих рассуждений ему стало легче. Он не без бодрости прошелся по комнате, зачем-то распахнул шкаф, вдохнул запах чистого белья, закрыл и еще бодрее зашагал по комнате.

Не только на диване, кресле, покрывалах, не только на всех вещах, населяющих комнату, но и в шкафу не осталось ароматов его подруги: ее запахи покинули квартиру вместе с ней. «А то бы я, наверное, расклеился», – Александр сделал почетный круг вокруг кресла. «А так – запах чистоты», – круг в обратную сторону. «И никакого запаха женщины», – еще один круг. Если бы Александр знал, что совсем недавно Наташа совершала столь же бессмысленный кросс от светофора к витрине, он бы не удивился. Напротив, это бы подтвердило его мысль о едином ритме, в котором существует все живое. Может быть, если бы Наташа тогда не металась от светофора к витрине, то и он сейчас не кружил бы вокруг кресла?

Продолжая вращаться, он подумал, что таким образом рисует магический круг, сквозь который не прорвется никакая сила, нечистая или чистая. Не прорвется, даже если снова стены комнаты вспыхнут оранжевым светом, и явится этот то ли ангел, то ли черт, который говорил ему… «Кстати, – вспомнил Александр, – он ведь тоже говорил мне о какой-то невероятной близости между мной и даже моими врагами… Забавно. Выходит, мысли, пришедшие в бреду, питают мой разум? То есть, если следовать моей великой теории смешения, болезнь и здоровье – не противоположность?»

И вот тут, в самый разгар его прозрений (когда кресло, если бы могло, уже начало бы гордиться таким количеством кругов почета), на мобильном пиликнуло sms и загорелось имя «Наташа». Он решил стереть sms не читая. Схватил телефон, чтобы уничтожить «последний Наташин след». И все-таки прочел: «Я знаю, ты еще сыграешь Джульетту. Просто сейчас не твой сезон… И вот что я поняла сегодня: я лишь назначена на роль Джульетты. А ты – предназначен».

Боль пронзила душу и тело. «Между ними тоже нет различия!» – успел подумать Александр и, услышав свой стон, рухнул в кресло. Оно всхлипнуло от внезапного обрушения. Возможно, и от разочарования: круги почета завершились. Он понял, что Наташа хочет предстать перед ним в новом для нее образе – в образе стервы. И сама наверняка квалифицирует этот поступок как благородный: она пишет оскорбительные слова (ты, мол, настоящая Джульетта, такая, каких и свет не видывал, короче, ты баба), чтобы Александру было легче с ней расстаться. Значит, и правда все кончено.

Отсутствие ее запаха – навсегда.

Мысль Александра понеслась скачками: «Надо срочно записать, срочно: отсутствие и присутствие – тоже не противоположности… Надо срочно записать, срочно: отсутствие – это что-то такое… это не пустота, а это, напротив, какая-то адская наполненность… такое ощутимое всеми клетками, всей кожей, ощутимое ничто… Надо срочно записать, срочно: отсутствие – не просто тяжелое напоминание о былом присутствии… это зияющая пропасть на месте… баобаба… баобаба? Баобаба? Почему? Вот Наташе бы понравилось слово… Надо послать ей sms "баобаб"… Пусть развлечется».

Радуясь этой идее, он набрал «борбрад», стер, набрал «баоробаб». Посмотрел на это слово с омерзением, снова стер и упорно продолжил набор. Но пальцы совсем не слушались, они заплетались, как язык, как мысль. Наконец почти получилось – «баобабабт». «Послать так? Не поймет. А "баобаб" – поймет?» Мысли разбегались. За одной из них Александр побоялся гнаться, поскольку она устремлялась прямиком в область безумия: «Меня предала Джульетта, уйдя к той, которая тоже меня предала».

Александр решил следовать за другими мыслями. Он чувствовал, что должен, обязан продолжать думать о всеобщей взаимосвязи, об отсутствии противоположностей, о баобабе, в конце концов, лишь бы только внутри него не установилось молчание. Если он перестанет тянуть вот это странное размышление, в его мозг ворвется что-то чужое и властное, и он снова ослабеет, снова заболеет. И он отшвырнул мобильный, снова сел за дневник и стал писать такое, на что следующим ранним-ранним утром взглянул с испугом. И сказал вслух твердо, решительно:

– Мне нельзя быть одному.

Марсик, который уже начал понимать некоторые человеческие слова, был несказанно оскорблен этой фразой.

Ипполит Карлович нажал на кнопку, и тонированное стекло его «майбаха» бесшумно и пафосно опустилось. Высунул руку – на нее в то же мгновение упали несколько снежинок и в то же мгновение растаяли.

– Ты посмотри, – обратился он к сидящему рядом с ним на заднем сиденье отцу Никодиму, – как повалил. Вдруг… Сюрприз. Небесный.

Священник приоткрыл окно и вгляделся в черное, сеющее снег небо.

– Заедь в какой-нибудь дворик, – мягко приказал Ипполит Карлович шоферу. Тому самому, который несколько дней назад отвозил Наташу на угол Тверского и Тверской.

Шофер свернул с дороги, проехал немного, нежно нажал на тормоз, и машина остановилась в одном из дворов. Это был так называемый «тихий центр» – дома солидны, молчаливы, заключены в чугунные заборы. Ни души. Вернее, только три – шофера, священника и «недоолигарха».

Ипполит Карлович раскрыл дверь, вышел и прикрыл ее тихо, стараясь не нарушать воцарившегося снежного молчания. Отец Никодим выкарабкался с другой стороны. Ипполит Карлович запрокинул голову и смотрел на гроздья снежинок. Кружась, они приближались к нему и таяли на его лице. Те, которым повезло больше, садились на его черное пальто и поблескивали в свете фонаря.