Театральная история - Артур Соломонов

Ипполит Карлович почувствовал, как хохот просится наружу, но усилием воли подавил его. Отец Никодим поглядел на него с улыбкой, не зря он ее только что обещал и пророчил:

– Я чувствую, что вам хочется смеяться – так смейтесь, меня это больше не смутит.

Ипполиту Карловичу смеяться сразу же расхотелось. Отец Никодим вдохновенно продолжал:

– Зачем же Господь дал Сергею такой дар? Неужели чтобы он собачек изображал? Или Ромео? Он только в начале пути. В самом начале великой дороги. Преобразившись сам, он поведет за собой людей к божественным видениям. К тем, которые может увидеть только он. Может быть, даже я не могу их увидеть. И не только я, но многие, многие священнослужители. А он увидит и поведет. К Христу. К Богоматери.

Ипполит Карлович ответил без вызова, но почему-то сурово:

– Сергей не станет всю жизнь одну роль играть.

– Это уже будет не роль, не роль! И он станет! Как говорил святитель Игнатий Брянчанинов: «Бог создал человека не для играний!» Не для играний! А сейчас актер чаще всего использует свой дар, чтобы в свинью перевоплощаться!

– Сергей перевоплощался в свинью? Почему меня не позвал посмотреть?

– Зачем вы опять смеетесь? Я образно.

– Слишком образно, отец Никодим, – вдруг Ипполит Карлович снова сменил тон с высокомерно-ироничного на серьезный. Было очевидно: актерская природа занимает его мысли. И он не только презирает артистов, но и восхищается ими, недоступной ему свободой. – Ты да я – мы накрепко приколочены к самим себе. А такие, как Сергей, они могут. Открепить эти гвозди. И почувствовать. Много лиц. Много судеб. Много жизней. Ради чего им отказываться. От этого счастья.

– И вы меня только что называли мечтателем! – улыбнулся священник, глядя на просветлевшее лицо Ипполита Карловича.

– Я тебе о деле говорю. А не о мечтаниях.

– А этот человек, который Джульетту играть должен был, Александр, кажется. Он же истомился в поисках смысла, потому и согласился на все дьявольские провокации Сильвестра. Я посмотрел тогда в его глаза – он жертва страшного хаоса, он уже не понимает не только, где добро и где зло, а где право и лево.

– Где баба, где мужик… – продолжил Ипполит Карлович. – Ты любые мерзости добрыми побуждениями. Объясняешь. На то ты и священник.

Он напоминал отцу Никодиму о его сане – хотел тем самым вернуть его в привычные берега. Разговор начинал утомлять «недоолигарха». Но священник утомлен не был.

– Не вам осуждать его! Не вам!

– Прав ты, – Ипполит Карлович на секунду задумался. – Но я все равно буду.

– Александр тоже может быть с нами. И карлик, Ганель его зовут, кажется, – вы видели, сколько в нем достоинства?

– Это лучший из виденных мною карликов. Самый совершенный.

Отец Никодим улыбнулся.

– Я понимаю ваш скепсис. Обдумайте мои слова. Я подожду. Хотя времени все меньше. Чувствую, скоро Сильвестр сделает что-то такое…

Отец Никодим хотел добавить: «Он мне закроет путь к моему призванию», но сказал:

– Что-то настолько мерзкое, что я не смогу больше переступить порог вашего театра.

Ипполит Карлович со вздохом сообщил:

– Я замерз. А ты?

– Я нет, – ответил отец Никодим.

– Давай я из машины буду с тобой разговаривать.

Ипполит Карлович забрался в машину. Мелькнула у него мысль, что священник, зная его пристрастие к людям талантливым, прикидывается, что одержим творческим пламенем. Но эту мысль он отринул как гадкую и недостойную.

– Православная церковь обязана искать новые формы воздействия, – уже тише, но упрямо твердил отец Никодим. – Иначе мы станем союзом бабушек. И в меньшей степени дедушек, – улыбнулся он и произнес негромко, но твердо: – А потому нам нужен православный театр. Первый в истории России. И мира.

Ипполит Карлович глянул на него непроницаемо-серыми глазами:

– А может, тебе лучше заняться. Православной нефтедобычей? Я могу пособить. Я это даже легче себе представляю. Чем то. О чем ты говоришь.

Отец Никодим был оскорблен. Он впервые высказывал свои недооформленные идеи, свои мечты. И прекрасно понимал, что говорит нечто на грани не только абсурда, но и ереси. И когда услышал от другого человека то, о чем подозревал и сам, – обиделся. И тем самым опроверг одну из самых глупых в мире сентенций: на правду не обижаются. Но самое главное, самое печальное заключалось в том, что он понял: Ипполит Карлович не верит в него как в религиозно-театрального реформатора.

– Знаете что… – упавшим голосом сказал отец Никодим, – дальше я пойду пешком. Извините, если сказал лишнего. Спаси Господи.

Он развернулся и зашагал прочь. Даже следы, которые он оставлял на снегу, показалось Ипполиту Карловичу, излучали обиду. Шофер вопросительно глянул на босса: будем догонять? Или отпустим? А тот, хоть и был утомлен разговором, смотрел вслед удаляющемуся священнику с неостывающим интересом.

– Вот человек нескучный. Да? – обратился Ипполит Карлович к шоферу.

– Да, – ответил тот со скучающим видом. Ему давно уже хотелось домой. Он почти ничего не понял из вдохновенной речи отца Никодима. Ему представился театральный зал, в котором вместо артистов на сцену выходят священники и произносят проповеди. А так как шофер театр не любил и в церковь не ходил, то идея слияния двух мало интересующих его учреждений развлекла его лишь на очень короткое время. И то только потому, что уж очень неожиданно и шумно выступил этот почти всегда спокойный батюшка. И как при этом дымил!

– Не будем его. Беспокоить. Пусть мечтает. А мы домой.

Шофер с облегчением нажал на газ, и через десять секунд они проехали мимо отца Никодима. Ипполит Карлович помахал ему рукой и улыбнулся. Священник даже не повернулся в его сторону.

– А можно я теперь буду тебя называть отец Кинодим? – крикнул Ипполит Карлович, но ветер унес его дерзость в противоположную от священника сторону.

«А Сильвестра надо прижучить, – подумал Ипполит Карлович. – Затеял какую-то мерзость. Назначил Наташу. Всему миру меня на посмешище выставляет. Значит, спектаклем этим не дорожит. Это ясно. А Наташа одарена! – "недоолигарх" улыбнулся. – Какой бенефис устроила в четыре утра! Настоящее горловое пение! Думала, я поверил. Вот ведь загвоздка – женский оргазм тоже требует веры. Надо бы втолковать отцу Никодиму, что веры требует не только его профессия… – Мягкий ход машины умиротворяюще действовал на Ипполита Карловича. – А как святой отец возопил, когда про Сильвестра речь зашла. Тоже почти горловое пение. Знаю я, какая причина у этого вопля. Зависть». И приятное чувство всепонимания снизошло на Ипполита Карловича. Он глядел, как снег укрывает дома, и его душой овладевал покой. И он вновь поверил, что смерти – для него – не будет.

Священник замедлил шаг. Отдышался, огляделся.