Театральная история - Артур Соломонов

– Я как в капкан угодил. И оставаться совесть не дозволяет, и уйти.

Священник замолчал. Губы его подрагивали. Ноздри раздувало гневом. В издевках Ипполита Карловича была правда, и это вызывало еще большую обиду.

– Отец Никодим, давай еще немного помолчим. Я так люблю это зимнее безмолвие.

Настроения любоваться снегопадом у священника так и не появилось, и он недовольно и даже как-то недоверчиво посмотрел в небо. Ипполит Карлович несколько минут стоял, запрокинув голову, пока не заболела шея.

– Вот так всегда, – сказал он, потирая шею. – Шура, – обратился он к шоферу, – позови Ахмеда через час.

Шофер покорно кивнул и тут же стал кому-то звонить.

– Какого еще Ахмеда? – с подозрением покосился на Ипполита Карловича священник.

– Ахмед – массажист. А ты что подумал? Конкурент по религиозной части? Нет, ни за какие ковриги. Вот видишь, стоит мне отдаться красоте, тут меня остеохондроз настигает. Сплошные парадоксы, сплошные ловушки. Вернее, капканы. Вот скажи. Зачем все так предательски сотворено?

Отец Никодим посмотрел на него взглядом-сообщением: на ваши праздные вопросы, да еще с подковыркой, я отвечать не буду.

– Хорошо, отец Никодим. Ответь тогда на вопрос попроще: правда ли, что апостолы владели землями в Иудее? Что они проповедовали христианство и одновременно были землевладельцами?

– Ипполит Карлович, правда это или неправда, для вас неважно. У вас не в богатстве проблема.

– Да в богатстве вообще нет проблемы.

– Ваша проблема глубже, – начал отец Никодим, но Ипполит Карлович его перебил:

– А зачем тебе сдался этот театр? – вдруг спросил он. – Хорошо, настанет момент, я выгоню Сильвестра. Тем более что он там что-то затеял нехорошее. Это ясно, как божий день. Или божья ночь. Вот эта.

Священник с внезапной страстью произнес:

– Театр необходимо сделать храмом.

Ипполит Карлович опешил.

– Храмы и так есть.

Отец Никодим нервно зашагал вокруг «недоолигарха» – скрип ботинок окончательно победил тишину снега.

– Меня терзает, что культура и религия так разделены. Когда я один ночью, наедине с собой…

На секунду он задумался, стоит ли говорить столь откровенно. И решил больше не прятать свою мечту. Ему нужно, наконец, узнать, как отреагирует на нее Ипполит Карлович. Узнать и принять решение окончательное: оставаться дальше подле такого человека или же это не имеет смысла. Причем ни для одного из них. И отца Никодима понесло:

– Ночью, когда я слышу голос Бога, я чувствую, что призван восстановить разрушенные связи религии и культуры.

Ипполит Карлович посмотрел на священника с каким-то удавьим интересом.

– Если вам и правда интересно, то вот что! Вот что я вам скажу! Меня завораживает история двух христианских мучеников. Они для меня символы слияния религии и культуры.

– Я тебя очень слушаю, отец Никодим.

«Он уже не называет меня святым отцом, выучил наконец!» – и, вдохновленный этим, как добрым знамением, священник начал приоткрывать перед Ипполитом Карловичем грандиозное здание своей мечты.

– Завораживает меня история двух мучеников! До того, как стать мучениками, они были знаменитыми языческими актерами. Это было в первые века христианства. Тогда было опасно открыто признаваться, что ты христианином… То есть что ты христианин. Да что же с языком моим! Не слушается совсем… Не смогу без них говорить… Без нее…

И тут случилось чудо. Отец Никодим порылся в подряснике и достал непочатую пачку сигарет. Тоненьких, с ментолом. Блеснул огонек зажигалки (она тоже была извлечена из подрясника), и дым взвился над головой священника. Шофер, который наблюдал за этой сценой, сумел невольно, а оттого гениально проиллюстрировать расхожее выражение: он широко разинул рот от удивления.

Ипполит Карлович восхищенно шепнул:

– И давно грешите, святой отец?

– Это не грех. Хотя грех, конечно, но сейчас волнуюсь так, что не могу без него. Простите меня.

– Я-то что. Мне даже. В радость. – Ипполит Карлович, увидев курящего священника, снова вернулся к точкам и многоточиям. – А вот эту простую душу. Смотри, как смутил.

Он указал на шофера Шуру, который почти с ужасом наблюдал, как дымит батюшка. Отец Никодим с тоской поглядел на Шуру, но занятия своего не оставил.

– Будучи актером-язычником, Ардалион должен был изображать отречение от Христа. Прямо на сцене он почувствовал присутствие Духа Святого. И отказался играть. Отказался! Игра была кончена навсегда. Но ощутил он присутствие Духа Святого благодаря ей!

Отец Никодим выпускал на волю свою речь вместе с клубами дыма. Ипполит Карлович думал с изумлением: «Так вот куда клонит отец наш… Игра и Дух Святой… Однако».

– А как Ардалион стал мучеником?

– Его бросили на раскаленную сковороду.

– Мученик Ардалион заслуживает восхищения.

– Мученики не восхищения заслуживают! – воскликнул отец Никодим. – Преклонения!

– Это я и имел в виду. Преклонение. Просто сказать такое. Непросто. А ты что думаешь. Важно, что это произошло. На сцене?

– Да не это, не это, не это! Хотя и это! И это тоже! – восклицал священник.

Страх покинул его, едва «недоолигарх» заговорил в привычном ритме. И священник стал ходить кругами вокруг Ипполита Карловича. Этими круговыми движениями отец Никодим невольно подтверждал неведомую ему мысль Александра о единых ритмах, которым подчиняются все люди, а может быть, и все живое. О незримой взаимосвязи даже врагов и незнакомцев. Недавно так же вращалась (от светофора к магазину) Наташа, потом нервно бродил вокруг кресла Александр, а сейчас настал черед священника ходить кругами.

Почти уже не заботясь о том, понимает ли его Ипполит Карлович, отец Никодим, в волнении и дыму, продолжил:

– Мученик Порфирий! Пожалуйста!

– Да, пожалуйста!

– Он должен был прилюдно надругаться над таинством крещения. Тоже на сцене, прямо перед толпой язычников. А я думаю, что зрители – всегда язычники, что любая толпа – это язычники, которых нужно неустанно обращать в веру, которым нужно неугомонно напоминать о Христе…

Отец Никодим почувствовал, что последняя фраза звучит комично, а смешным он быть не хотел. «Неугомонно напоминать… Как о стае птичек говорю, а не о вестниках Царства Божьего». Он сбился снова. Замолк тоскливо.

– И что Порфирий? – помог Ипполит Карлович вопросом.

– Едва он произнес крещальную формулу, – продолжил отец Никодим, разгорячаясь с каждым новым словом, – как почувствовал, что не может кощунствовать, не может измываться над святым таинством. Он ощутил всем сердцем, что в христианстве – истина. И не страшась ничего – поскольку он узрел Господа, а что тогда может испугать? – он сказал, что верует во Христа как сына Божия. А назвать себя христианином перед языческой толпой значило – умереть. И он был обезглавлен.