Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

всё. О войне я никогда не забывал, а десять лет назад вспомнили и другие – те, кто родился до того, как её не стало. Несколько человек решали, кого ненавидеть миллионам, хотя ни люди, ни мы не делаем друг другу ничего плохого. Просто, живём – мы здесь, вы там. – он сделал намеренную паузу и продолжил. – Ни раз среди людей рождались тираны, желающие владеть всем миром. Ты только представь – целый мир, в котором поместились миллионы, принадлежит одному. Так не должно быть – не поровну ведь, совсем не поровну. Наш народ спасал ни раз весь мир от таких тиранов, а вы, всё равно, жаждали нас уничтожить, будто губили мы вас, а не спасали. Не заслуживаем мы такой участи! Мы ваши спасители, а не враги…

–Ты говорил про меч, – перебил его несвязную, сбивчивую речь Данучи.

–И…

–Расскажи, что знаешь о нём.

–А что знаешь ты?

–Мой тесть нашёл его в овраге, и началась война, если верить словам моей жены. После смерти тестя, меч достался ей. Остального не помню…

–А об этом каким образом помнишь?

–Записано в моём дневнике. Сам понимаешь, для чего мне дневник. Но это лишь знания. Я, всего лишь, знаю, что у меня есть семья, но отсутствие воспоминаний затупляет все чувства, и я не могу к ним вернуться, пока сами не придут ко мне…

Алуар заметно оживился. Это был его шанс, ведь Данучи, возможно, мог что-то записать из их прошлой встречи.

–А с какого года начинается твой дневник? – спросил он с надеждой.

–Зря надеешься,– усмехнулся художник. – Дневник начинается с событий двадцатилетней давности. Вылил всю ненависть к своей предыдущей жене, она сожгла мой дневник, и я ушёл из дома бродить по планете.

Данучи не желал вдаваться в подробности, потому продолжил о мече.

–Меч не проигрывает сражений, но сегодня я проиграл!

–Он проигрывает твою душу, а не сражения! – громко воскликнул Алуар. – Ты ведь знаешь, как выглядела твоя душа до потери рук?

–Не знаю, – ответил Данучи, а в глазах вспыхнула надежда, что сейчас он это узнает.

–Теперь она выглядит иначе, – лишь ответил Алуар, растоптав надежду на ответ на самый важный вопрос.

Данучи ждал хоть какого-нибудь продолжения, но Алуар продолжил о мече:

–В твоём мече душа войны, она заточена и просится на волю.

–А как она в нём оказалась?

–Ты зашёл в наш город, как хозяин и желал стереть его с лица планеты…

–Почему передумал?

–Узнал, что я… – Алуар так хотел сказать правду, но не мог обжечься второй раз из-за неё и поэтому солгал, быть может, этим погубив свой город. – Узнал, что я на половину человек.

Молчание. Данучи пытался примерить на себя сказанное, но что-то не клеилось. «Видимо, он снова лжёт. Легенда говорила об этом, она записана в моём дневнике, но я-то вижу, что в Алуаре не течёт кровь человека, но я-то понял, что все легенды об аврах – ложь!».

–Да, я слышал о такой легенде, – подыграл ему Данучи, – но сомневаюсь, что из-за этого я мог остановиться.

–Твоё право.

–Почему именно клинок, не понимаю? – недоумевал художник. – Как это возможно – душу заточить в металле?

Алуар достал кинжал – острый, как бритва. В нём плавала чья-то душа, похожая на дым, но она не сияла, она еле дышала, словно была готова умереть. В эту секунду все глаза смотрели в серый дым и не понимали, как душа попала в кинжал.

Арлстау превратился в уши, внимал каждое слово, сказанное Алуаром.

–Ты нарисовал душу тумана, что плавает в наших местах. Он не мешал нам видеть, но мешал жить…

–Чем? – сразу же прервал его Данучи, и правильно сделал – эта история должна быть шире.

–В него нельзя заходить одному. Если зайдёшь в туман с кем-то, то найдёшь дорогу назад, а тех, кто заходил в него один, никто никогда после не видел. Если верить легендам, они до сих пор бродят в тумане, став частью его. Когда ты прозрел от своего дара, первым делом ты хотел помочь нам с туманом, желал изгнать его из здешних мест, но у тебя не получилось. Ты нарисовал его душу, но она не покорилась, не пожелала идти у тебя на поводу…

–Нет, не верю! Это невозможно! – зарычал он искренне. – Любая нарисованная мной душа – это мой раб, творящий то, что я пожелаю!

–Поверь, я пытался убедить тебя, говорил о том, что мы ещё это не проверили, но ты ведь художник, тебе виднее – получилось или нет. Ты был в бешенстве – для тебя это было подобно поражению. «Как же так?!», – ты кричал на весь свет, – «Почему из всех душ именно эта не послушна?!». Ты посчитал, что твой дар предал тебя, схватил свой кинжал и вонзил его в душу! – настоятель сделал ещё одну намеренную паузу и завершил сказанное. – С тех пор она в нём. Я посчитал и, живя в этом тумане, до сих пор считаю, что ты убил его душу.

–А что посчитал я?

–Не знаю, не успел спросить.

–Туман ведь здесь, он никуда не исчез. Почему убил то?

–Потому что он потерял свою суть. Теперь мы можем ходить в нём по одиночке, но от этого мы стали другими. Если раньше мы лишь желали остановить войну, боролись за мир, то теперь половина из нас жаждет мести, желает дать отпор человеку, хоть и на лицах наших это не написано.

Данучи по-прежнему был спокоен, а Арлстау задыхался от ужаса: «Неужели так легко убить любую душу, словно это тело? Достаточно, пронзить ножом. Что же я наделал?! Зачем я оставил душу памяти – вдруг, кто-то убьёт её…».

–То есть, вы стали, как мы?

–Не думаю, что все из вас хотят нас уничтожить. Один человек внушил это, кто-то поверил, кто-то, просто, идёт за теми, кто поверил.

–То есть, душу войны я, – сделал паузу и продолжил, – убил по той же причине?

–Душу войны убил я, – удивил всех Алуар.

–Почему? – спросил Данучи, даже не пытаясь скрыть удивление.

–Ты нарисовал эту черноту на белом полотне, чтобы её никогда не было в нашем мире. Твой дар, хоть и извилист, но прост. Что вложишь – то и получишь. Ты вложил в душу слишком непосильное для твоего дара, ты нарушил что-то такое, что даже выше законов мироздания. Решив убить войну, ты ранил смерть. Я уверен, так оно и есть. Когда закончил, ты улыбнулся и сказал: «У меня получилось!» …